Цена вышивания

 

А вот лучше послушайте такую историю. Не смотрите телевизор с его патентованными упырями и сами упырями не будьте, если сможете, а только послушайте, что я скажу.

Одна женщина имела очень толстую задницу. 

Наверняка вам приходилось видеть такое. Вы не находили ответов, вы нервничали и чесались. Вы думали, что эта женщина очень питается и не блюдёт принцип регулярной дефекации. И руки не моет. И причёсывается с грехом пополам при помощи рук. Грязных. Но вы ошибались, думая так, потому что не знали истинных причин, которые как всегда сокрыты под вуалью неизведанного.

Так вот, приходит к этой толстожопой женщине другая женщина, не столь толстожопая, а вполне себе приемлемых пропорций, и, пользуясь каким-нибудь надуманным предлогом, спрашивает:

- А почему у тебя, Лизонька, такая толстая жопа и ноги?

А надо сказать, что у Лизоньки (имя изменено, чтобы никто не догадался про кого я имею в виду) и ноги были весьма увесисты, и не только болели от своей толщины, но и ходить отказывались, особенно, если речь шла о мытье рук и причёсывании волос головы при помощи рук.

Лизонька не опечалилась таким вопросом, как сделал бы, например, я, а ответила своей подруге, в которой не видела угрозы для своей толстой задницы и не менее толстых ног, а видела только толстосердечное любопытство и желание помочь.

- Это потому, Катенька (имя, как вы понимаете, тоже изменено, чтобы никто не догадался, что это Антонина Сергеевна, работавшая тогда в МИЭТе), что я увлечена.

- Увлечена едой  и нерегулярной дефекацией? - спросила её Катенька по-дружески язвительно, как сделал бы и я.

- Нет, - отвечала Зинаида Васильевна, - вовсе ты не то говоришь, Антонина Сергеевна из МИЭТа. Ем я мало, а дефецирую изрядно. Дело тут совсем не в том и даже не диалектическом материализме, как ты могла подумать в силу глупости своей.

- А чего тогда? Я бы сильно удивилась, если бы ты была увлечена Валерием Анатольевичем из подвальной лаборатории, потому что спуститься туда ты ещё можешь каким-либо кубарем, а вот выбраться тебе никакого батерфляя не хватит, разве что пустить за тобой свору бешеных собак, как за каким-нибудь кролем, да ты и от страха никуда не убежишь, а собачек ножищами своими помнёшь и сконфузишь.

И вы уже поняли, что Катенька была очень вреднючая женщина, потому что ей удалось сдать диамат на "отлично", чего никто и никогда себе не позволял, а профессора так этого не ожидали, что умерли бы от восторга, если бы в тот день в столовой не выбросили пирожки с ливером и тыквенный сок, от которых их сильно затошнило, что времени на смерть уже совсем не оставалось, а оставалось только добежать до туалета с целью как можно более частой дефекации и других неприятных позывов, описание которых наша притча не подразумевает.

- Увлечена я вышиванием, - смиренно, подобно целомудренной деве или кататонической шизофреничке, молвила Лизонька, которую звали, конечно, не совсем так.

- И чо? - спросила Катенька, известная нам как Антонина Сергеевна из МИЭТа. - Ты глотаешь что-ли вышивки-то свои? Брось это дело! Пошли лучше на танцы!

И захохотала, так как была легкомысленна и дурашлива, несмотря на диамат и забитый профессорами туалет на втором этаже. И ещё муж у неё работал где-то в Генштабе военным, а у военных жёны частенько бывают немногим умнее мужей.

- Тебе ходить надо, Лизонька, ноги разрабатывать. Ты сидишь тут одна, без Валерия Анатольевича, без подвала, без весёлых пробежек по ледяному катку и даже без пирожков с ливером, которые в нашей столовой выбросили пятнадцать лет назад, когда я экзамен по диамату сдавала.

Тут можно заметить, что Антонина Сергеевна насмеялась и начала давать дельные советы, так как руководила кафедрой, причёсывалась и никогда не ходила в подвал к мужчинам, ведь известно всем, что мужчины из подвала низки, имеют слабые навыки в моральных развлечениях и диалектическом материализме, хотя и сильны в аморальных прикладных дисциплинах. И это только кажется, что данная ремарка не несёт для нашей притчи никакого смысла, потому что если вы сейчас сидите в подвале при тусклом освещении и печатаете на пишмашинке с изорванной в клочья лентой, то поймёте меня именно так полно, как я хотел этого добиться.

А наша Лизонька призадумалась, наклонила голову левой щекой на левую ягодицу и уже хотела было вскочить, чтобы гулять и разрабатывать ноги для спуска в подвал, и уже хотела было забросить свои коклюшки, или чем она вышивала свои дурацкие бязевые гобелены, но не стала.

- Я, Катенька... Или Антонина Сергеевна - уже сама я запуталась как тебя зовут, дорогая моя подруга из МИЭТа. Так вот не стану я с тобой ходить, как бы того ни требовали ни мои толстые ноги, ни моя огромная задница, ни даже Валерий Анатольевич из подвала. 

- Как?! - воскликнула Катенька.

- Как?! - воскликнул Валерий Анатольевич из подвала.

- Как, - донеслось из туалета на втором этаже.

- А вот так! - решительно произнесла толстожопая Зинаида Ивановна, хотя прежде её отчество звучало как "Васильевна", но вы всё равно ничего такого знать не должны, ибо это тайна, покрытая мраком забвения. - Если мне ради ног нужно лишиться своего любимого занятия, то я этого не сделаю!

- Ради какого занятия? - не поняла жена военного из Генштаба Министерства обороны СССР, известная в Генштабе обороны СССР как "Катенька".

- Ради вышивки! Я вышивать люблю! И ничего другого мне не надо! - отвечала Лизонька, о существовании которой в Генштабе ничего не было известно, несмотря на все усилия ГРУ. - Вот умру я, Катенька, и что будут вспоминать? Что я была чрезмерно толстожопа и не могла донести свою задницу до вожделенного подвала? И что за честь? В чем тут смысл, как сказал бы Гегель?

- В жопе? - не поняла Катенька, делая себе кокошник из подвернувшейся вышивки.

- В том, чтобы оставить после себя что-то!

- Валерия Антоновича оставить? - не поняла Катенька, пытаясь выяснить при помощи диалектического материализма, почему лицевая сторона вышивки так не похожа на изнаночную и не находя ответа. - Так ты его не можешь оставить! Он же ещё не твой!

Тут мы могли бы заметить, что Антонина Сергеевна в молодые годы становилась очень рассеянной, если речь заходила о сложных вещах. При этом она хорошо ходила и ноги её были хоть и небезупречны, но ценимы в подвалах различных институтов или кабинетах Министерства обороны.

- Вот сама посуди, подруга, - объясняла Зинаида Васильевна, - возьмёт мой правнук-малыш в руки вышивку и спросит: "Мама! Мама! А кто сотворил своими умелыми руками сию удивительную вышивку, в коей я вижу образец невиданного мною доселе мастерства?" А моя внучка скажет: "Это твоя прабабушка-умелица..."

- Бабушка-умелица, между булок мельница! - крикнула Антонина Сергеевна и захохотала как настоящая дура, даже слюни изо рта полетели и кудри заплясали на голове.

- Фу на тебя, - огорчилась толстожопая Лизонька, отвернулась на 12 градусов от Катеньки и принялась вышивать.

Позже они, конечно, принялись пить портвейн или мадеру, как тогда было принято, и совсем не поссорились, как это принято сейчас, но на этом наша притча заканчивается, не уточняя деталей судьбы Валерия Анатольевича, которому читатель несомненно уже пожелал выбраться из подвала и приподнять свой слабый нравственный уровень хотя бы до тулета 2-го этажа, столь полюбившегося пятнадцать лет назад профессуре МИЭТа, когда в столовой выбросили пирожки с ливером и тыквенный сок.

А в назидание хочу сказать я, что всякий раз теперь, прочтя этот поучительный и мудрый текст, видя впереди себя, позади себя или над собой женщину с толстыми частями тела (из этических и антишовинистических соображений не называем эти части), вы будете думать, что толстозада она не потому, что обильна еда её и редок её стул, а потому, что она вышивает для своих потомков, оставляет им память о себе и находит в этом смысл жизни. То есть толстозадая женщина - это очень плохо, если вы Валерий Антонович, но очень хорошо, если вы внук-малыш. Но в любом случае, будет что потеребить в ручонках!

А Катенька теперь одна. Она и рассказала мне эту историю, но что-то уже не смеялась и была грустна, и даже немного кряхтела от старости и болезней, дымя как паровоз и иногда вполголоса матерясь, потому что я плохо хвалю её пирожки. И только когда я раскланялся и сказал "разрешите идти, господин ефрейтор", заржала словно лошадь, прикрывая  рот ладонью.