Как-то раз, один ресторанный критик Сергей Николаевич, откушав с утра овсянки на воде и запив её чуть тёплым чаем, уселся писать научную статью о высокой кухне одного новомодного заведения. Едва его взгляд упал на позицию в меню, начинающуюся словами "тендерлойн из крема"... как желудок конвульсивно дёрнулся, в горле закосматилась изжога, рот наполнился слюной и единственным спасением было немедленно отложить редакционное задание, а продолжать работу над пятым актом балетного либретто.
Ирония судьбы была в том, что критик страдал многочисленными формами расстройств органов пищеварения и придерживался наистрожайщей диеты, отчего и был любим всеми рестораторами, шефами, су-шефами, официантами и даже ресторанной снедью.
В отличии от иных писак, являющихся в кухмистерские в сопровождении многочисленного семейства или дамы сердца, нанося преизрядный материальный ущерб заведению, наш являлся с судком, где заключались блюда на парУ заботливо приготовленные маменькой, по сигнатуре диетического стола №5, рекомендованного желудочным страдальцам. Подкупить его было невозможно, если только молочным киселём, да и не каждый выпускник чужеземного поварского колледжа обладал этим драгоценным рецептом...оттого, статьи были меланхоличны, трепетны словно бламанже, писаны пастелью, но лишённые ярких масляных мазков... они настраивали на возвышенные мысли ограничиться стаканом воды, чтобы в будущей жизни не уподобиться этим грешным чревоугодникам, которые сами стали закуской для чертей. О чём и представил нам наглядную картину всем известный живописец Босх.
Впрочем, мы увлеклись, виной этому мои недавние итальянские вакации, один умный человек сделал мне замечание как-то: "Вы как настоящая итальяно! О чём бы ни шёл разговор, всё в итоге заканчивается обсуждением mangiare:)" и чтоб не потонуть в непролазных дебрях неосознанных ассоциаций, выпьем стакан рекомендованного напитка, чтоб быть на одной волне с нашим литератором и проникнуть в его мысли плавно и ненавязчиво.
Итак, мы оставили нашего героя в тот момент, когда он выдвинул ящик письменного стола, где и хранилось тайное детище его честолюбивой мечты, прокатиться в компании Шекспиров да Расинов на триумфальной колеснице по мировым театральным подмосткам. Покоилось оно разрозненными листами в осколке прежнего семейного академического благополучия, впрочем, нынче не востребованного ни одним антикваром, ввиду его поистине рубенсовских форм.
Письменный стол, сын эпохи классицизма, столь слоноподобно-монументальный ампир, предполагает формат служения личности такого же толка - крупномасштабной и независимой, лучше даже избранника Божьего, в крайнем случае, какого-нибудь губернатора, в смысле размеров помещений, где по чину должны располагаться эти важные государственные деятели. Ныне подобные господа, имея под рукой достаток в дворцах и резиденциях, имеют недостаток свободной воли, что компенсируется вертикальным единомыслием, выраженным помимо всего прочего, и в художественных пристрастиях в выборе хронометров, галстуков и любовании имперской мебелью итальянских производителей отчего-то...
В прежние времена этот колосс, напоминающий триумфальную арку и служил Отечеству в особняке Важного лица, но после революционного повешения этого белогвардейца на фонарном столбе и передачи имущества неимущим пролетариям, так и остался стоять безыдейно, в одной из двадцати семи комнат, в которых весело и склочно зажили строители нового жизненного хозяйствования.
По иронии судьбы, в эту комнату со всем мебельным прикладом и получил ордер на проживание, отпрыск того самого государственного лица. Как такое могло случиться? Я, как автор, сочиняющий этот правдивый рассказ, могу слегка прояснить эту гримасу истории. Думаю, что репутацию нашему либреттисту мы не подпортим, поделившись информацией о его тайном дворянском происхождении.
Его бабка, весьма умная и решительная особа, не питала иллюзий о возврате в своё родовое гнездо, где погулял красный петушок народного гнева. Гнев был столь бессмысленно велик, что смёл с лица земли и гарднеровские фарфоры и канделябры с гобеленами, и французские парки с фонтанами и срамными олимпийскими богами. Под горячую руку попалась и домовая церковь, где обитали боги местные, более целомудренных обличий. Йоркширских хряков похряпали топорами, как аглицкой чужеродной породы, шла война с немцем, надо было проявлять патриотизм. Швицких бурёнок тоже пустили на мясо, однако, наевшись до отвалу и сделавшись пьяным от шампаньских с мадерами из буржуйских погребов, землепашец не удосужился припасти запасец к грядущей зиме. Широк русский народ и не корыстолюбив! Что не съели сами, рОздали собакам, остальное мясцо стухло и его расклевало ничем не брезгающее вороньё.
Кокетливых горничных и французскую мамзель "поучили" не из вожделения, а для науки и в назидание, чтоб не вертихвостничали перед кровопийцам и не воротили нос от местных ухажёров...
Предвидя такой ход событий, генеральша побросала в саквояж кое-какие драгоценности, да тоненькую пачечку романтических грехов молодости, снарядила дормез и с верным кучером Матвеичем отправилась схорониться в поместье к соседям. Но опоздала, карающая десница уже чиркнула спичкой и в осеннем небе воцарилось неугасаемое годами зарево гражданского кровопролития. Пришлось поворачивать в город, где и нашла приют в своём бывшем особняке, но не в покойных покоях бельэтажа, а в третьем этаже, в светёлке у бывшей экономки. Матвеич был размещён в дворницкой.
Забрав сынка Николеньку из пажеского корпуса, нарядила его в чуйку, кудри украсила картузом и велела рта не разевать, чтоб не выдать французский прононс, чему он был очень рад, ибо марсова карьера не привлекала ничуть и склонности он являл скорее к музам опекаемым Аполлоном, а если сказать без всяких этих метафор - баловался эпическим стихосложением, прильнув к Эрато и обхаживал Клио...
Здесь надо порассуждать. Сделать авторскую ремарку. Получается, что в своём сочинении, я нахально наступаю на пятки графу Толстому. Вот смотрите, моя героиня вполне могла бы быть Анной Аркадьевной, просто у меня нет времени заниматься описанием её супруга, учитывая тот факт, что он вовсе не был повешен на фонаре, а совершенно случайно заколот штыком пьяного матроса. А не надо было указывать гегемону, что справлять нужду в аттическую амфору, предназначенную для хранения зерна, по крайней мере, совершенно нецелесообразно.
А так... да он же копия занятого на государственной службе Алексея Александровича Каренина, столь же педантичен, слегка плешив, любезно зануден, правилен, как треугольник, одни углы. Но его превосходительство оказался бездетен, хотя не возникало в его государственной голове ни тени сомнения в своей непричастности к рождению Николеньки. А вот тут у нас приплетается "Крейцерова соната", только без трагической концовки и без скрипача, а с учителем. Зачем нам экстатический скрипач, когда Николаю предначертана судьба сиживать за графским столом и работать всевозможные рукописи о взаимозависимости между литературой и другими формами человеческой деятельности. Что интересно, пока он сидел и крапал свои исследования, мода на ампир свершила круговорот, стрелки вековых часов отсчитали тик-так- бим-бом , и старик ампир явился на службу призракам коммунизма порастеряв излишки бронзы и стал называться «сталинским»
Следующим ходом овдовевшей статской советницы, было избавление от компрометирующей фамилии. Государственного деятеля уже не существующей империи свалили в общую могилу белогвардейских кровопивцев, но очистка земли русской от буржуазного элемента только ещё набирала обороты. Следовательно, надо было срочно менять как фамилию, так и социальное положение, вступив в законный брак с классово подходящим конюхом. Не подумайте, что её сиятельство была столь бездушна, что - и башмаков не износив, в которых шла за гробом, уж вышла замуж. Нет, она умеренно страдала, но судьба единственного чада, которое следовало сохранить во что бы то не стало, отёрла соль с покрасневших век, просветлила разум и подсказала единственный правильный ход, а именно - взять в приданое классовое происхождение Матвеича, пострадавшего от царизма инвалида духа. Так было надо, так надо, ведь - то участь всех: все жившее умрёт и сквозь природу в вечность перейдет...с этим нельзя не считаться...и было ещё кое-что, с чем нельзя было не считаться… во-первых с тем, что Шекспир был большой дока и дал в своих пьесах полное руководство для воспоследующих графоманов. Человеческая комедия здесь и без Оноре де Бальзака налицо. И чем занимаемся мы, графоманы нынешние, как не пересказами на тот или иной лад, сотен не блещущих новизной сюжетов, запечатлённых в обветшалых летописях и бессрочных свитках Мнемозины…
Во-вторых, Николенька и не был генеральским сыном, строго говоря... да, представьте, такие треугольники случались иногда в высшем свете.
Вспомним хоть всякие литературные страсти, где почтенные боги приударяли за барышнями-крестьянками. В те далёкие времена, плоды их вожделений вызревали резвыми нимфами, дриадами, нарциссами и прочей мифологической нечистью.
А в наши скромные времена упорядоченного единобожия, эти задачи были поручены всевозможным Эрастам, Нехлюдовым, Печориным, да Дубровским… И что из этого выходило?
Да ничего хорошего! Одни меланхолические записочки, припрятанные в дупле усыпанного желудями дуба, да якшания с разбойниками. Но вся эта классика, писанная мужчинами, рассматривает вопрос гендерных отношений, с точки зрения мускулинной, а у нас всё наоборот и наша героиня не побежала топиться в слезах, или в пруду, не отправилась по этапу… в монастырь, в глушь, в Саратов… Женщина наступающей эпохи раскрепощения, не ограничилась платоническими отношениями в совместных походах по грибы, а пала, как зрелый жёлудь в объятия этого полного всевозможных бунтарских идей недоучившегося студента... Не будем толковать здесь о всевозможных упованиях идеями совместного освежающего труда, о женских курсах, клятвах Герцена с Огарёвым, социал-демократах и попе Гапоне. Студент был личностью хоть взлохмаченной и чахоточной, но щепетильно честной, питал мысль открыться, разрушить треугольник и образовать иную, честную геометрическую конструкцию с предметом обожания...но слегка замешкался и был отправлен в острог, а далее в сибирскую ссылку, откуда бежал в свободные швейцарские кантоны. Там уже искрило вовсю, надо было раздувать пламя...
Приливная волна октябрьских переворотов вынесла нашего возмужавшего студента на ниву просвещения. Он обзавёлся бородкой, округлился формами, приосанился. Невозможно и выдумать, чем занимался, руководя до поры до времени губернским народным образованием, ликвидируя неграмотность. Он и поспособствовал подросшему отроку успешно выдержать экзамен на историко- филологическое отделение, где и нашёл себя этот кудрявый юнец, но погряз в архивной пыли временных повестей, сказаний домосковской Руси и хрупких благодатях метрополита Илариона.
Отпрысков нищих духом с удовольствием брали в обновлённый революционными идеями университет. Так что, хвала Анне Аркадьевне, сделавшей верный шаг, сохранивший для нашей простенькой истории главного героя. А вот воссоединиться с предметом былой страсти законным образом, так и не удалось, предмет явился в Россию обременённый идейной курсисткой, курившей папиросы, имеющей стриженый волос и пенсне. Опять образ пребанальнейший, такие эмансипэ кочевали из романа в роман, что у Соллогуба, что у Аверченко, и развитие сюжета вполне предсказуемо… графиня всё-таки была женщиной очень мягкой и округлой соблазнительным манером, такой всякой шёлковой и как в народе говорят, симпомпушечкой, не будем же мы восхвалять хрестоматийные прелести и прочие ножки с лёгкими походками и неизбежные сладострастные томления. Оставим это лирикам, неоспоримым фактом было то, что хоть и одетый в кожаную тужурку и имевший на своём столе строгую директиву и маузер, для её успешного воплощения в жизнь, устоять против таких обольстительных прелестей мог только какой-нибудь отлитый в бронзе чурбан. Образовалась фигура, названная в карточной игре, как марьяж..
Зажили опять этим проклятым треугольником, естественно, выведя Матвеича за квадратные скобки, услав его на продразвёрстку по заготовке фуража для кобыл Будёного, чему он и предался с прытью плебея, дорвавшегося до власти.
О бывшей курсистке история умалчивает, кроме того, что предалась неуёмной жажде по устройству счастья угнетённого народа. Хоть этот народ и не просил и не уполномачивал вовсе печься о своём благе. Да и представления об этих благах сильно разнились, одним словом, взгляды на женский вопрос не нашли поддержки у отсталого мужского населения уезда... сгинула она где-то в унылой суглинистой осенней мгле.
Время летело.
Ирония судьбы была в том, что критик страдал многочисленными формами расстройств органов пищеварения и придерживался наистрожайщей диеты, отчего и был любим всеми рестораторами, шефами, су-шефами, официантами и даже ресторанной снедью.
В отличии от иных писак, являющихся в кухмистерские в сопровождении многочисленного семейства или дамы сердца, нанося преизрядный материальный ущерб заведению, наш являлся с судком, где заключались блюда на парУ заботливо приготовленные маменькой, по сигнатуре диетического стола №5, рекомендованного желудочным страдальцам. Подкупить его было невозможно, если только молочным киселём, да и не каждый выпускник чужеземного поварского колледжа обладал этим драгоценным рецептом...оттого, статьи были меланхоличны, трепетны словно бламанже, писаны пастелью, но лишённые ярких масляных мазков... они настраивали на возвышенные мысли ограничиться стаканом воды, чтобы в будущей жизни не уподобиться этим грешным чревоугодникам, которые сами стали закуской для чертей. О чём и представил нам наглядную картину всем известный живописец Босх.
Впрочем, мы увлеклись, виной этому мои недавние итальянские вакации, один умный человек сделал мне замечание как-то: "Вы как настоящая итальяно! О чём бы ни шёл разговор, всё в итоге заканчивается обсуждением mangiare:)" и чтоб не потонуть в непролазных дебрях неосознанных ассоциаций, выпьем стакан рекомендованного напитка, чтоб быть на одной волне с нашим литератором и проникнуть в его мысли плавно и ненавязчиво.
Итак, мы оставили нашего героя в тот момент, когда он выдвинул ящик письменного стола, где и хранилось тайное детище его честолюбивой мечты, прокатиться в компании Шекспиров да Расинов на триумфальной колеснице по мировым театральным подмосткам. Покоилось оно разрозненными листами в осколке прежнего семейного академического благополучия, впрочем, нынче не востребованного ни одним антикваром, ввиду его поистине рубенсовских форм.
Письменный стол, сын эпохи классицизма, столь слоноподобно-монументальный ампир, предполагает формат служения личности такого же толка - крупномасштабной и независимой, лучше даже избранника Божьего, в крайнем случае, какого-нибудь губернатора, в смысле размеров помещений, где по чину должны располагаться эти важные государственные деятели. Ныне подобные господа, имея под рукой достаток в дворцах и резиденциях, имеют недостаток свободной воли, что компенсируется вертикальным единомыслием, выраженным помимо всего прочего, и в художественных пристрастиях в выборе хронометров, галстуков и любовании имперской мебелью итальянских производителей отчего-то...
В прежние времена этот колосс, напоминающий триумфальную арку и служил Отечеству в особняке Важного лица, но после революционного повешения этого белогвардейца на фонарном столбе и передачи имущества неимущим пролетариям, так и остался стоять безыдейно, в одной из двадцати семи комнат, в которых весело и склочно зажили строители нового жизненного хозяйствования.
По иронии судьбы, в эту комнату со всем мебельным прикладом и получил ордер на проживание, отпрыск того самого государственного лица. Как такое могло случиться? Я, как автор, сочиняющий этот правдивый рассказ, могу слегка прояснить эту гримасу истории. Думаю, что репутацию нашему либреттисту мы не подпортим, поделившись информацией о его тайном дворянском происхождении.
Его бабка, весьма умная и решительная особа, не питала иллюзий о возврате в своё родовое гнездо, где погулял красный петушок народного гнева. Гнев был столь бессмысленно велик, что смёл с лица земли и гарднеровские фарфоры и канделябры с гобеленами, и французские парки с фонтанами и срамными олимпийскими богами. Под горячую руку попалась и домовая церковь, где обитали боги местные, более целомудренных обличий. Йоркширских хряков похряпали топорами, как аглицкой чужеродной породы, шла война с немцем, надо было проявлять патриотизм. Швицких бурёнок тоже пустили на мясо, однако, наевшись до отвалу и сделавшись пьяным от шампаньских с мадерами из буржуйских погребов, землепашец не удосужился припасти запасец к грядущей зиме. Широк русский народ и не корыстолюбив! Что не съели сами, рОздали собакам, остальное мясцо стухло и его расклевало ничем не брезгающее вороньё.
Кокетливых горничных и французскую мамзель "поучили" не из вожделения, а для науки и в назидание, чтоб не вертихвостничали перед кровопийцам и не воротили нос от местных ухажёров...
Предвидя такой ход событий, генеральша побросала в саквояж кое-какие драгоценности, да тоненькую пачечку романтических грехов молодости, снарядила дормез и с верным кучером Матвеичем отправилась схорониться в поместье к соседям. Но опоздала, карающая десница уже чиркнула спичкой и в осеннем небе воцарилось неугасаемое годами зарево гражданского кровопролития. Пришлось поворачивать в город, где и нашла приют в своём бывшем особняке, но не в покойных покоях бельэтажа, а в третьем этаже, в светёлке у бывшей экономки. Матвеич был размещён в дворницкой.
Забрав сынка Николеньку из пажеского корпуса, нарядила его в чуйку, кудри украсила картузом и велела рта не разевать, чтоб не выдать французский прононс, чему он был очень рад, ибо марсова карьера не привлекала ничуть и склонности он являл скорее к музам опекаемым Аполлоном, а если сказать без всяких этих метафор - баловался эпическим стихосложением, прильнув к Эрато и обхаживал Клио...
Здесь надо порассуждать. Сделать авторскую ремарку. Получается, что в своём сочинении, я нахально наступаю на пятки графу Толстому. Вот смотрите, моя героиня вполне могла бы быть Анной Аркадьевной, просто у меня нет времени заниматься описанием её супруга, учитывая тот факт, что он вовсе не был повешен на фонаре, а совершенно случайно заколот штыком пьяного матроса. А не надо было указывать гегемону, что справлять нужду в аттическую амфору, предназначенную для хранения зерна, по крайней мере, совершенно нецелесообразно.
А так... да он же копия занятого на государственной службе Алексея Александровича Каренина, столь же педантичен, слегка плешив, любезно зануден, правилен, как треугольник, одни углы. Но его превосходительство оказался бездетен, хотя не возникало в его государственной голове ни тени сомнения в своей непричастности к рождению Николеньки. А вот тут у нас приплетается "Крейцерова соната", только без трагической концовки и без скрипача, а с учителем. Зачем нам экстатический скрипач, когда Николаю предначертана судьба сиживать за графским столом и работать всевозможные рукописи о взаимозависимости между литературой и другими формами человеческой деятельности. Что интересно, пока он сидел и крапал свои исследования, мода на ампир свершила круговорот, стрелки вековых часов отсчитали тик-так- бим-бом , и старик ампир явился на службу призракам коммунизма порастеряв излишки бронзы и стал называться «сталинским»
Следующим ходом овдовевшей статской советницы, было избавление от компрометирующей фамилии. Государственного деятеля уже не существующей империи свалили в общую могилу белогвардейских кровопивцев, но очистка земли русской от буржуазного элемента только ещё набирала обороты. Следовательно, надо было срочно менять как фамилию, так и социальное положение, вступив в законный брак с классово подходящим конюхом. Не подумайте, что её сиятельство была столь бездушна, что - и башмаков не износив, в которых шла за гробом, уж вышла замуж. Нет, она умеренно страдала, но судьба единственного чада, которое следовало сохранить во что бы то не стало, отёрла соль с покрасневших век, просветлила разум и подсказала единственный правильный ход, а именно - взять в приданое классовое происхождение Матвеича, пострадавшего от царизма инвалида духа. Так было надо, так надо, ведь - то участь всех: все жившее умрёт и сквозь природу в вечность перейдет...с этим нельзя не считаться...и было ещё кое-что, с чем нельзя было не считаться… во-первых с тем, что Шекспир был большой дока и дал в своих пьесах полное руководство для воспоследующих графоманов. Человеческая комедия здесь и без Оноре де Бальзака налицо. И чем занимаемся мы, графоманы нынешние, как не пересказами на тот или иной лад, сотен не блещущих новизной сюжетов, запечатлённых в обветшалых летописях и бессрочных свитках Мнемозины…
Во-вторых, Николенька и не был генеральским сыном, строго говоря... да, представьте, такие треугольники случались иногда в высшем свете.
Вспомним хоть всякие литературные страсти, где почтенные боги приударяли за барышнями-крестьянками. В те далёкие времена, плоды их вожделений вызревали резвыми нимфами, дриадами, нарциссами и прочей мифологической нечистью.
А в наши скромные времена упорядоченного единобожия, эти задачи были поручены всевозможным Эрастам, Нехлюдовым, Печориным, да Дубровским… И что из этого выходило?
Да ничего хорошего! Одни меланхолические записочки, припрятанные в дупле усыпанного желудями дуба, да якшания с разбойниками. Но вся эта классика, писанная мужчинами, рассматривает вопрос гендерных отношений, с точки зрения мускулинной, а у нас всё наоборот и наша героиня не побежала топиться в слезах, или в пруду, не отправилась по этапу… в монастырь, в глушь, в Саратов… Женщина наступающей эпохи раскрепощения, не ограничилась платоническими отношениями в совместных походах по грибы, а пала, как зрелый жёлудь в объятия этого полного всевозможных бунтарских идей недоучившегося студента... Не будем толковать здесь о всевозможных упованиях идеями совместного освежающего труда, о женских курсах, клятвах Герцена с Огарёвым, социал-демократах и попе Гапоне. Студент был личностью хоть взлохмаченной и чахоточной, но щепетильно честной, питал мысль открыться, разрушить треугольник и образовать иную, честную геометрическую конструкцию с предметом обожания...но слегка замешкался и был отправлен в острог, а далее в сибирскую ссылку, откуда бежал в свободные швейцарские кантоны. Там уже искрило вовсю, надо было раздувать пламя...
Приливная волна октябрьских переворотов вынесла нашего возмужавшего студента на ниву просвещения. Он обзавёлся бородкой, округлился формами, приосанился. Невозможно и выдумать, чем занимался, руководя до поры до времени губернским народным образованием, ликвидируя неграмотность. Он и поспособствовал подросшему отроку успешно выдержать экзамен на историко- филологическое отделение, где и нашёл себя этот кудрявый юнец, но погряз в архивной пыли временных повестей, сказаний домосковской Руси и хрупких благодатях метрополита Илариона.
Отпрысков нищих духом с удовольствием брали в обновлённый революционными идеями университет. Так что, хвала Анне Аркадьевне, сделавшей верный шаг, сохранивший для нашей простенькой истории главного героя. А вот воссоединиться с предметом былой страсти законным образом, так и не удалось, предмет явился в Россию обременённый идейной курсисткой, курившей папиросы, имеющей стриженый волос и пенсне. Опять образ пребанальнейший, такие эмансипэ кочевали из романа в роман, что у Соллогуба, что у Аверченко, и развитие сюжета вполне предсказуемо… графиня всё-таки была женщиной очень мягкой и округлой соблазнительным манером, такой всякой шёлковой и как в народе говорят, симпомпушечкой, не будем же мы восхвалять хрестоматийные прелести и прочие ножки с лёгкими походками и неизбежные сладострастные томления. Оставим это лирикам, неоспоримым фактом было то, что хоть и одетый в кожаную тужурку и имевший на своём столе строгую директиву и маузер, для её успешного воплощения в жизнь, устоять против таких обольстительных прелестей мог только какой-нибудь отлитый в бронзе чурбан. Образовалась фигура, названная в карточной игре, как марьяж..
Зажили опять этим проклятым треугольником, естественно, выведя Матвеича за квадратные скобки, услав его на продразвёрстку по заготовке фуража для кобыл Будёного, чему он и предался с прытью плебея, дорвавшегося до власти.
О бывшей курсистке история умалчивает, кроме того, что предалась неуёмной жажде по устройству счастья угнетённого народа. Хоть этот народ и не просил и не уполномачивал вовсе печься о своём благе. Да и представления об этих благах сильно разнились, одним словом, взгляды на женский вопрос не нашли поддержки у отсталого мужского населения уезда... сгинула она где-то в унылой суглинистой осенней мгле.
Время летело.
