Асадоведение

"Как много тех, с кем можно лечь в постель.
Как мало тех, с кем хочется проснуться."

Наверняка вы помните эти незабвенные строки, заставляющие одних благоговеть, других - содрогаться от противоречивых чувств. Давайте же разберёмся, почему мы содрогаемся, на примере первых двух строчек.

Строки эти пышут пошлостью, усиленной тем, что замаскированы приличными словами, создающими впечатление некой утончённой изысканности. Автор не хочет трахнуть, он хочет лечь. Он поэт, он не трахает. Он маленький котёнок свернувшийся калачиком в ногах у избранницы своей.
Конечно, как много тех, как мало тех - это тоже так чудесно. Автор как бы отделяет агнцев от козлищ, а всякий человек, если он женщина, считает себя именно агнцем и начинает фантазировать, что поэт Асадов непременно захотел бы уснуть с ней, чтобы проснуться с ней же. Это льстит самолюбию, как сказали бы мы - искусствоведы.



Но давайте не будем обращать внимание на слова, а вдумаемся в смысл.
Поэт Асадов обременён жаждой трахать. Он не столько хочет писать стихи, которые получаются у него неважнецки, сколько трахать тех, кто всё равно ничего в его стихах не понимает, особенно, если это женщина. Он не думает о том, что неплохо бы написать что-нибудь в стиле Пушкина, что-то с изяществом, с полётом мысли, с тонкими и остроумными замечаниями. Ему это не очень интересно, потому что кругом ходят те, с кем хочется лечь, а говоря прямо - трахнуть.

Но это поэт, он не имеет морального права трахать всех подряд. Он должен быть избирателен в вопросах полового совокупления.

- Господи! - думает поэт Асадов, глядя на какую-нибудь из женщин. - Как же мне хочется лечь с тобой спать и как следует оттрахать, чтобы и мысли о стихах не возникало ни у тебя, ни у меня. Но ты же страшна как смертный грех! Какое-то комическое недоразумение! Кривобокий уродец! Бледный несуразный гомункул! Как представлю, что предстоит проснуться с тобой, так уже сейчас дрожь омерзения пробегает по телу! Как поэт я не могу позволить себе проснутся с такой некрасивой женщиной. Но как поэт же я обязан её трахнуть.

Да, Асадов трахает не всех, он избирателен. Герои социалистического труда, члены партии с 1905 года и передовики машинного доения не входят в категорию объектов для его постели. Этими людьми он брезгует, он поэт. Хотя может быть, что дояркой он брезгует не так сильно, как членом партии. И даже коровой этой доярки он мог бы не пренебречь, если застанет их вдвоём на утренней дойке. А что? Доярка сонная и вялая, да и корова соображает ещё не столь хорошо, чтобы воспротивиться настойчивым фантазиям обезумевшего от поэтической импотенции человека. Но одно дело трахнуть, и совсем другое - проснуться с трахнутой коровой и тем более дояркой. Что он скажет им? Доброе утро, милая? Не хочешь ли кофе?

Нет, Асадов выбирает себе хороших женщин. Ложась с такими в постель, он всегда точно знает, что утром, когда петухи пропоют три раза и любовный морок развеется, он увидит не страшный пень, раскоряченный в его постели позой неизъяснимого блаженства, а женщину приличную, которая не посрамит его эстетические чувства. Такая если откроет глаза, то глаза эти будут блистать юностью лесной лани, а не походить на мешочницу из пригородной электрички, страдающую печенью и почками. Если избранница зевнёт, то не затянет в рот всю подушку целиком, а лишь овеет Асадова лёгким ароматом свежескошенных трав. Если она невзначай и в силу дружественной обстановки пукнет, то пукнет так, как если бы испустила малыша-мотылька, стремящегося испить медвяной росы. Асадову хочется просыпаться как поэту, а не как обычному человеку, который привык к заглатыванию подушек, чудовищному пердежу и опухшим шарам навыкате. Мы должны понимать его тонкую душевную организацию.

Но мы не должны принимать то, почему он трахает всех подряд, за исключением уважаемых членов общества и героев соцтруда. Мы должны осудить поэта за такое поведение. Если ты поэт, ну трахни ты сотню - другую, а то и третью, если поэт хороший, но почему тебе всех на свете надо перетрахать за небольшим и малопонятным обществу исключением в виде членов партии с 1905 года и, предположительно, доярок с коровами. Если ты поэт, то это не значит, что ты можешь ложиться в постель столько, сколько ты хочешь. Ведь если ты ложишься, зная, что просыпаться тебе будет неприятно, следовательно ты, поэт, лицемеришь, потакаешь низменным инстинктам, хотя должен бы служить примером всего возвышенного. А если ты трахаешь хорошую женщину, то почему ты не оставишь её у себя. чтобы просыпаться лишь с нею? Не можешь установить эмоциональную связь? Не способен к проявлению высшей формы любви? Эгоистичен донельзя? Привык к круговерти доступных женщин в своей истёртой до дыр постели?

Что спросят дети, когда узнают про поэта Асадова? Спросят ли они, сколько хороших стихов написал этот поэт? Или они спросят, скольких баб он перетрахал, включая героев соцтруда и членов партии с 1905 года, которых он наверняка трахал тоже, просто стеснялся это признать? Что скажут герои соцтруда, когда узнают, что трахал он их, зная, что просыпаться с ними не захочет? Что скажут члены партии с 1905 года, когда увидят, во что превращены те идеалы, за которые они проливали жидкости на баррикадах и конспиративных притонах? Что скажут коровы и близкие к ним доярки, не почувствовав посткоитальные ласки, не услышав "с добрым утром, милая"?

Не кажется ли нам, друзья, что не просто моральной деградацией несёт от этих строк, но психической катастрофой, приключившейся с поэтом? Черная и развращённая душа, прикрываясь лживыми словами, тянет со страниц свои набрякшие половым желанием щупальца, трогает нас, проверяя, хорошо ли будет этой мерзкой душе проснуться с нами, не герои ли мы соцтруда и как давно состоим в партии, заражая непотребной распущенностью, противной даже в поэтах, не говоря уже о простых людях. И наши души противятся этому воздействию, и потому мы чувствуем позывы раздавить Асадова за этот стих, как противоестественное и гадкое существо, не только нарушившее святой для многих образ поэта и надругавшееся над святым для некоторых образом женщины, но и внедрившим ложное представление о том, что мужчина-поэт может перетрахать столько женщин, сколько их вообще есть, включая даже тех, с кем просыпаться не совсем уже хочется.

В заключение хочется сказать словами того же поэта.

Мы выбираем сердцем – по уму...
Порой боимся на улыбку- улыбнуться,
Но душу открываем лишь тому,
С которым и захочется проснуться...

А если вдруг проснётесь с Асадовым (ну вдруг да), то не открывайте ему душу, не надо. Откройте ему окно на девятом этаже. И пусть он улыбается, пока летит.