Жертвенность

 

По вторникам Александр Петрович Партамонов должен был бывать у Веры Павловны на обед. Обеды его всегда прельщали, но бывать у Веры Павловны было для него тягостно. И было бы не тягостно, если бы Вера Павловна не проявляла к нему матримониальных интересов, но она проявляла их так явно, что эти проявления пробуждали в нём чувство долга. Из долга он ходил на эти обеды, поскольку Вера Павловна была женой его рано почившего друга, который завещал ему позаботиться о ней, но долг больший, чем просто поедание щей со свининой и эскалопов из свинины же, обрёк бы его на тягости, которых Александру Петровичу в силу возраста уже не очень хотелось.

Несомненно, всё, чем потчевала Вера Павловна, было исключительно вкусным, так как по вторникам она давала кухарке особый заказ, а та исполняла его с таким тщанием, какого в прочие дни недели не требовалось. Однако Александр Петрович предпочитал думать, что не обеды заставляют его ходить в гости, а исполнение воли друга. Александру Петровичу нравилось представлять свои походы по вторникам актом благородного самопожертвования.

В два часа дня он являлся в дом к Вере Павловне, сбрасывал на слугу верхнюю одежду и шёл в гостиную, где Вера Павловна встречала его радушно и с лёгким налётом бесстыдства личной заинтересованности. Обменявшись ритуальными фразами, они шли в столовую и усаживались друг против друга, чтобы видеть не только фарфор и серебро, но и друг друга.

В этот раз Вера Павловна, желая заметить внимание гостя на её стараниях, завела разговор о качествах блюд.

- Сегодня свинина отменная, Александр Петрович, парная, не из лавки, а по заказу доставили. В щи добавили немного баранины, чтобы было пожирнее, как вы любите, да сливочного масла, да  закрасили молоком, а уж сметану вы сами себе положите сколько следует.

- Благодарю вас, Вера Павловна. Всегда рад вашему угощению.

- И я вам рада.

И ещё рада была Вера Павловна тому, что все кушанья удались на славу, что всё получилось так, что и придраться было не к чему, что Александр Петрович пришёл снова и, может статься, оценит заботу с её стороны более, чем обычно. Ей бы хотелось, чтобы не только благодарными словами отметил он угощения, но и откликнулся на причину этих стараний душой своей.

- Всё-таки, Вера Павловна, удивительно, что эта свинья...

- Поросёнок, - вставила Вера Павловна стремительно.

- Что этот поросёнок ещё утром был резв и увлечён своими делами, а вот теперь уже мы его едим.

- Н-да? - спросила Вера Павловна, не понимая.

- Конечно, - утвердил Александр Петрович и, взбаламутив ложкой сметану во щах, принялся аккуратно их поглощать, стараясь не испачкать бороду и завитые усы.

- Ну так ведь он на то и поросёнок, - заметила хозяйка и тоже излила в рот ложку щей. На кухне она так напробовалась, стоя над душой у кухарки, что есть ей совершенно не хотелось.

- Это справедливо, Вера Павловна, - поросёнок. Но есть в его судьбе какая-то жертвенная красота.

- Жертвенная красота, - повторила Вера Павловна и улыбнулась.

- Да - жертвенная красота. Ведь мы, люди, не всегда проявляем эту красоту. Лучше даже так: мы не всегда видим с себе эту жертвенную красоту. Или даже лучше: мы не осознаём в себе возможность и красоту своей жертвенности, - изрёк Александр Петрович важно и вновь погрузился во щи.

Нам следует догадаться, что не просто так повёл Партамонов этакую беседу, которую в женском обществе помыслить невозможно. Очевидно нам, что этой беседой он хотел что-то донести до Веры Павловны. Не совсем понимая женскую природу и думая, что женщина сама может обо всём догадаться, если подтолкнуть её мысль в нужном направлении, он желал упредить её намерения упрочить отношения  с ним, он хотел показать Вере Павловне то, что его визиты к ней не есть знак особого расположения, а высокая жертва, на которую способно лишь благородное, святое сердце, которых во всём мире могут быть лишь единицы. Должна была она понять, что не следует мечтать о большем, поскольку и того сверх меры, что он, Александр Петрович, оказывает ей такой почёт своими визитами. И та мера, которую он берёт в благодарность обедами, единственная и достаточная награда за признание его уникальной жертвы во имя памяти друга.

Впрочем, Вера Павловна вовсе не была дурна или стара, чтобы отказываться от союза с ней. Она была вполне интересна и хороша собой, и пусть не умела играть на фортепьяно, но говорила по-французски так умело и с таким шармом, что вызывала расположение к себе и уверенность в достойности своего образования. Это Александр Петрович прекрасно понимал, но слишком уж был увлечён мыслью о собственной значимости, которую обрёл на государственной службе, где его всегда ценили, заслуженно уважали и не умели без него обходиться.

Но ничего такого Вера Павловна не понимала. Она с умиротворённой улыбкой смотрела на то, с каким удовольствием  кушает милый гость её угощения, как он старательно окунает ложку сперва в тарелку, а потом и в рот, охраняя усы от нарушения идеальности, как слегка розовеет от еды и покрывается испариной. Прекрасно зная природу мужчин, она каждый раз наслаждалась тем преображением, которое происходило с Александром Петровичем во время еды: приходил он холодным, важным, но оттаивал и расслаблялся, делаясь домашним, понятным и более близким. В какой-то момент, она была в этом уверена, он осознает и примет её вторничную жертву, согласившись на союз, который в её понимании был единственен и естественен между нею и им.

Вдруг, наблюдая и надеясь, Вера Павловна увидела, что в тарелке её гостя оказалась муха!

Это была обыкновенная домашняя муха, какие вечно норовят подобраться к еде и в ней же оказываются. Сперва муха бродила по краю тарелки, не замечаемая Александром Петровичем, разглагольствовавшим в тот момент о поросёнке, о его неосознанной, но прекрасной жертве, но потом подошла к поверхности щей, была увлечена бултыханием ложки в слой жира и увязла в нём.

- В сущности дитя, безгрешное и чистое, этот поросёнок. Но словно высшие силы предназначили его нам в жертву, - торжественно произнёс Александр Петрович и опустил ложку на муху, которую, можно предположить, до того момента ещё не оставила надежда спастись. - Как вы думаете, для чего нам эта жертва, Вера Павловна?

Вера Павловна не могла вымолвить ни слова. Она не знала, что ей делать: то ли остановить гостя, чтобы он не проглотил невзначай эту муху; то ли смолчать, чтобы он не испортил себе аппетит; то ли высказаться о подвиге поросёнка, до которого ей и прежде дела не было, а теперь и подавно. Она окаменела.

- Для того, Вера Павловна, чтобы мы нашли для себя пример в его поступке - вот для чего. Чтобы мы научились замечать эту жертвенность хотя бы в других людях, если не в себе, и ценили бы её как святое дело. 

Александр Петрович в три приёма опустошил тарелку и принялся за свинину в сухарях.

- Святое дело, - повторил он с приподнятым пальцем.

Вера Павловна молчала - щи были доедены. Её голова оставалась повёрнута вбок, взгляд никуда не обращался, в складках кожи на спине, стиснутой корсетом, пробегали мурашки омерзения. Одна только мысль кружилась в её голове: он съел муху, он съел серую волосатую муху, она внутри его и, возможно, ещё жива, ещё сучит своими маленькими лапёшками по стенкам желудка, ещё хватает ртом воздух, но вот слабеет, обтянутая плёнкой жира и разъедаемая желудочным соком, раскисает, впитывается в тело Александра Петровича и становится частью его. Это было так мерзко, так отвратительно, что только оторопелость не позволяла Вере Павловне свергнуться со стула.

Доедая свинину в сухарях, Александр Петрович заметил поведение хозяйки дома и был так смущён, что не притронулся к красному вину, а попросил сразу чаю. Он не знал что и думать: или он обидел чем-то эту неплохую женщину, или довёл свою мысль до её ума и огорчил. В любом случае, ему было явно, что она поражена, обескуражена его словами, что она страдает и страдает безмерно. Ему сделалось так жалко Веру Павловну, что сердце святого содрогнулось и отрясло с себя коросты самолюбия. 

Выпив в полном молчании чай и мысленно кляня себя последними словами за бессердечие и бестактность, Александр Петрович отложил салфетку с колен и встал.

- Вера Павловна?

Она поднялась, уронив свою салфетку на пол, и не смотрела на него.

- Вера Павловна, я свинья. Я негодная свинья. Простите меня, ради бога, за мою... - он затруднился, - за всё. Если бы вы знали, как ценю я ваши обеды, так искусно приготовленные. Если бы вы чувствовали мою благодарность, которую я даже не могу вам выразить в той мере, какую вы заслуживаете. Просто простите меня.

По виду Веры Павловны не было видно, что она прощает.

- Вера Павловна, позвольте я на правах друга... на правах друга... Позвольте вас поцеловать.

Вера Павловна очнулась непривычным словом, посмотрела на Александра Петровича, и тут же взгляд её ожил и просветлел: муха, съеденная в мыслях её, оказалась тут как тут - прилипшей жиром в завитке уса. Лицо Александра Петровича в этот момент очистилось от всего наносного, казалось юным, чистым и чувственным, и даже брови, висевшие обычно на глазах, вознеслись ко лбу, открыв взгляд нежный и страдальческий. Одна лишь муха была нечестивым знаком на этом святом лице.

Вера Павловна, ни секунды не думая, приблизилась к Александру Петровичу, стёрла муху кружевной манжетой, подлезла губами под усы и поцеловала его, трепеща всем телом и поскрипывая завязками корсета.

Больше не было сказано ни слова. Молча прошли они в прихожую, в молчании гость одел свой лёгкий сюртук, молча и вышел в дверь.

"Милый, милый Александр Петрович!" - сквозь слёзы молчала Вера Павловна, провожая его.

"Добилась своего, чёртова баба!" - обрушив брови на своё место, молчал Александр Петрович.