Услада

Дождь, снег, щебет, зелень - всё каждый раз одно и то же, но каждый раз прекрасное и волнующее, если уметь это замечать. У тебя же один только ты, и, поглядев вперёд, думаешь: а что же осталось? Каждый день, каждый сезон, каждый год один и тот же, похожий на себя самого, похожий на уходящие вдаль ряды одинаковых стариков, сидящих перед телевизорами или слушающих одну лишь собственную старость на изуродованных патефонах памяти.



"Нет! Никогда!" - кричишь, но понимаешь, что опять задремал в кресле после обеда, что всё больше планируешь, чем делаешь, что всё больше находишь себе оправданий и всё больше видишь свою обречённую отсталость от тех молодых, которым тебе даже нечего сказать, потому что им это не интересно.

"Ну я им всем ещё покажу! Они у меня увидят!" - кричишь мысленно, выбирая глазами между двумя бутылками посредственного вина и уверяя себя в том, что оба этих вина имеют несомненные достоинства, в которых ты столь же несомненно разбираешься, как и в той колбасе, которая никогда не поджаривается, поэтому не имеет вкуса.

"В любом случае, я сделал немало," - успокаиваешь себя. Потом успокаиваешь себя в том, что даже мало - это немало в твоём случае. Потом - что другие вообще ничего. Потом находишь кого-то, кто настолько жалок, что даже ты на его фоне кажешься великаном, и начинаешь с ним дружить, объясняя ему тонкости вкусовых качеств тех вин и колбас, которыми питаешься.

"Я прожил жизнь достойно," - заявляешь своей молодости, которая однажды является с неприятными вопросами. Молодость амбициозна, полна планов, дерзаний, хе-хе. Но она, в отличие от тебя, ещё не знает, что почти ничего из этих планов не исполнится, а ты это знаешь, потому что ты пожил, ты опытен, ты забил гвоздь и выстругал доску. Но когда молодость спрашивает "зачем?", ты называешь только количество гвоздей и досок, с которыми управился. Глупая молодость когда-нибудь поймёт, что гвозди нужны, чтобы забивать их в доски, а доски... хе-хе, чтобы гвозди имели смысл.

И потом понимаешь, что ты ничего не мог сказать из того, что приоткрыло бы глаза молодости на этот мир, его устройство, его суть, его прекрасные и ужасные производные, потому что ты сам как тот же гвоздь, который либо согнулся от удара и ни на что не годен, либо забит в доску и ничего не видит из под своей железной шляпы. И самое противное заключается в том, что тебе очень сильно хочется именно этого - сказать молодости то, чего она ждёт и ищет у тебя. Сказать и опростаться, сказать и вознестись, сказать и застыть в чужой памяти барельефом вечного почитания.

"Ещё один жалкий старик, который не разобрался даже в том единственном, для чего он родился - в жизни," - досадливо думает о тебе молодость и обещает себе, что я никогда, я покажу, я проживу так, чтобы... Но, сама того не замечая, уже стоит в очереди на место в бесконечных рядах скучных стариков, не признающих ничего нового, и крутящих одну единственную пластинку, которую способны слушать без раздражения.

И вот идёт прекрасный снег: белый, укутывающий, словно прощающий все грехи. Он такая же природа, как и люди. Он такой же чистый, как смерть или рождение. И ему всё равно, какой ты, потому что он укроет всех.
А тут-то и пригодятся и гвозди твои, и доски.
И это так радует, хе-хе.