Врачеватель

                                                     

                                              ВРАЧЕВАТЕЛЬ

Передо мной сидел я - такой, каким мог бы я быть, если бы не. Он был примерно моего возраста, но уже давно закабанелый: жирные плечи, дающие обильный урожай волос; накатистый живот, одновременно полный неудержимого энтузиазма и обречённого бессилия; сарделевидные пальцы, задыхающиеся в обручах золота; лицо под толстенным слоем брони, которая с возрастом нарастает у всякого, кто умеет компенсировать отсутствие нравственных дилемм хорошим питанием и умеренностью в мыслях. Из-за этой органической бронемаски только глаза его ещё глядели чем-то живым, чем-то привлекающим внимание, но данное зеркало души было настолько мутно, что и глаза эти хотелось замазать чем-нибудь вязким и серым, чтобы не диссонировали.

- Чо, лечишь такое?

- Можете не сомневаться - лечу, - ответил я.

- Сколько возьмёшь? - спросил он вроде бы равнодушно, но острый взгляд выдал его пристрастие к денежным вопросам.

Я назвал сумму, с которой этому клиенту можно было бы расстаться: не безболезненно, не без страданий, но можно. Мне даже хотелось, чтобы он помучился названной мною суммой, чтобы в его закабанелом теле завозился маленький беспокойный поросёночек и лишил своего хозяина хоть на какое-то время его наглой самоуверенности, но и поросёночек не завозился, и наглость с самоуверенностью никуда не делись.

- Как тебя зовут? - спросил он и, выдвинув челюсть вперёд, обнял нижней губой верхнюю почти до самых ноздрей. Очевидно, это явилось отражением какого-то внутреннего состояния клиента: крайнего умственного напряжения, попытки спасти ускользающую метафизическую соплю превосходства над врачом в момент, когда этот жалкий врач делается значимее тебя, или просто представления о том, как должен выглядеть состоявшийся, успешный человек перед лицом тщедушного интеллигента в очочках. Но точнее я определить не мог бы, потому что одна лишь нижняя губа даже такому опытному физиогномисту как я не может сказать всего. Вот если бы верхняя губа хоть сколько-нибудь противостояла нижней, сопротивлялась, даря пищу понимающему взгляду для более точной оценки эмоциональных процессов в клиенте, а то и вовсе бы одержала победу, затянув собой первый подбородок и угрожая второму, тогда я наверняка бы сказал, что этот человек боится, что из него сделают лоха, кинут и посмеются.

Я представился в третий раз, и мы пришли к соглашению. Деньги мне были отданы сразу, предваряемые ремаркой о том, что со мной будет, если. Но никакого "если" быть не могло. Я слишком хорошо знал своё дело, чтобы какие-то "если" могли мне угрожать. Деньги были хорошие, а единственное "если" могло заключаться лишь в том, что я мог бы заставить клиента добровольно увеличить сумму вознаграждения. В отношениях со мной условия могли быть только с моей стороны, несмотря на очочки и хорошо сидящую интеллигентность. Это ведь только кажется, что люди что-то могут, а на самом деле они всякий раз лишь пытаются что-то мочь, действуя по навсегда заученной инструкции и напрочь игнорируя меняющиеся обстоятельства. А чаще всего нет даже попытки что-то смочь, а есть только самоубеждение - как память о чём-то, когда-то случайно удавшемся.

- Ты только сделай путём, понял меня?

- Не волнуйтесь, пожалуйста. Я всё сделаю самым лучшим образом.

- Чо, я лягу или как?

- Сидите как есть, - ответил я, - для процесса лечения это значения не имеет.

- Больно будет?

- Зависит от разных обстоятельств.

- Слышь, тогда ставь укол.

Бедняга боялся боли, которую я мог ему дать или не дать. Видимо, он был хорошо знаком с болью. Я ткнул его пустым шприцем, после чего больная нога клиента потеряла чувствительность, а сам он удовлетворённо ухмыльнулся. Потом я тщательнейшим образом вымыл свою правую ладонь, на левую надел перчатку из оранжевого толстого латекса, произнёс несколько случайных слов, напоминающих латынь, и включил прибор, единственной функцией которого было чередовать включение красных и зелёных светодиодов. Красные огоньки указывали на трудности в лечении, а зелёные - на позитивные сдвиги, но это только в ом случае, если бы это пришлось кому-то объяснять, а так - это было просто весёленькое и исключитель ритуальное оформление врачебного таинства, как и осцилограф на полке, и астролябия, и череп пингвина, и прочая ерунда, от вида которой человек непросвящённый и мнительный может вылечиться и самостоятельно.

Гипнотическое мигание светодиодов, неслучайные касания оранжевого латекса в случайных местах больной ноги, умные глаза опытного врачевателя безнадёжных болезней, редкие фразы, вроде "и вот мы видим, что третичный нерв полностью восстановлен, а musculus aminasea mutatum начинает реагировать на сигналы мозжечковой железы", срочный укол физраствором, спасшим нижнюю венозную систему от закупорки продуктами абсорбации альфа-белков и отмерших и отпавших фагоцитов, ложная озабоченность выпуклостью коленной чашечки и совершенно искренняя - от запаха давно припотевшей ступни. Что ещё можно было изобразить для богатого и глупого клиента в ситуации, когда его проблема с ногой была решена уже в тот момент, когда он отдал деньги? Можно было только окурить его волшебным дымом и поплясать вокруг него, ударяя в шаманский бубен, но дело в том, что в наше время даже у таких людей слишком уж дешёвое шаманство может вызвать припадок активного недоверия, который может закончиться ударами в бубен же, но уже в мой собственный.

- Теперь осторожнее. Попробуйте встать.

Мужчина тяжело поднялся, осторожно опробовал ногу и неожиданно пустился в пляс: без бубна, но с какой-то примитивно-неимоверной энергией и столь неимоверно мерзкой песней, единственные слова которой были "ой бля, как новая, в натуре!"

Собственно, деньги заработаны, дело сделано. Я мог бы отпустить его, если бы этот человек не принялся плясать и горланить, но такое непотребство слишком оскорбило меня. Ну пусть бы он пропел что-нибудь патетическое из репертуара старых европейских мастеров оперного искусства, пусть бы он даже станцевал нечто эмоционально яркое и медленно-чувственное в духе латино-испанских петухов, транквилизирующих выбранную даму языком тела, чтобы позже познать вкус её тела обоими языками тела своего, пусть бы просто приложил руку к сердцу и отвесил мне лёгкий поклон... Искусство, даже врачебное, всё же жаждет признательности - признательности столь же сильной и утончённой, сколь сильно и утончённо это искусство. Когда же вместо признательности видишь мышечные спазмы человека, внутри которого живут ритмы и мелодии, никак не соотносящиеся с его телом, которые овладевают этим телом и делают это тело оскорбительным для наблюдателя, тогда невольно задумываешься, а не тратишь ли ты жизнь на бисер. Конечно, как всем известно, искусство не имеет цели, оно существует само по себе, иначе оно не искусство, а ремесло, но человек, который всего лишь материализует искусство в жизнь, не всегда понимая природу проходящей через него энергии, всё же тайно или явно жаждет искусства в ответ - искусства благодарности.

Возможно, скелет моего излеченного клиента и пытался двигаться в такт той музыке, что звучала внутри него, а голосовые связки способны были на чистый звук и приемлемое владение нотами хотя бы в пределах одной октавы, но тот жир, которым заросло всё его существо, превращал все проявления этого существа в нечто противоестественное. Это походило на предсмертный пароксизм хватающейся за жизнь плоти, чего я вытерпеть никак не мог, поэтому сделал так, что танцор тут же безвольно повалился в кресло и уставился на меня испуганными маленькими глазами.

- Лечние не закончено, - сухо объяснил я. - Это было временное возвращение функциональности.

Клиент грубо выругался, и я мог это понять: песня недопета, пляс недоплясан, эякуляция радости оказалась преждевременной. Но ведь и я тоже хотел получить от наших отношений не только деньги, которые, если относиться к ним без идиотизма, всего лишь материализованная насущность в бессущностном, ибо сами по себе они ничего не значат, а обретают смысл лишь в посредничестве. Не жалкой бумаги желала моя душа, а сопоставимой мне личности.

- Сейчас, мой друг, я подвергну вас более сильному воздействию, - успокоил я мужчину и добавил, предчувствуя готовый прозвучать вопрос: - Но больно не будет.

- Ну так ты уж постарайся, - зло ответил клиент.

Ещё до того как я пустил в ход осциллограф с его чудодейственной синусоидой, кривляющейся на ЭЛТ-мониторе, дело было сделано снова, но теперь я "лечил" не ногу (она была здорова), а душу человека. Дело это более сложное, чем восстановление нервных связей, но ненамного. Образно это можно сравнить с несколькими регуляторами, задающими малосущественные составляющие личности, и с одним, самым важным, настраивающим величину внутреннего мира человека, который почти всё и определяет. Изначально внутренний мир этого человека находился в микроскопическом состоянии, поэтому я смело увеличил его примерно до условной середины. Раньше, можно представить, этот человек потреблял, как и все, кучу бессмысленной для себя информации, потому что ничего не мог в себе удержать, так как не было где удерживать, поэтому не имел никакой возможности этой информацией оперировать и, следовательно, являлся всего лишь социализировавшимся среди людей животным, вроде собаки или футболиста. Теперь же это получился человек с возможностями развития: временами углубляющийся в себя, задающий вопросы, ищущий ответы и находящий их в рамках знаний, определённых социумом. Теперь это был крепкий середняк из тех, которые всегда несутся вместе с толпой, но соблюдая правила общежития: не крича по ночам, не матерясь при дамах и периодически пользуясь чистым носовым платком. Но не делая из этого культа, чтобы, не дай бог, не оскорбить кого-то своим носовым платком, что может случиться запросто, учитывая особенности преобладающей части общества.

Через несколько минут синусоида выполнила свой профессиональный долг, другого за ней не водилось. Я убрал осциллограф на место и объявил:

- Вставайте, вы здоровы.

Мужчина поднялся, потопал ногой. Ноги его походили на букву Х, но не из-за волшебства синусоиды, а потому что у всех полных людей они таковы - из-за жира.

- Простите, как вас зовут? - спросил он в четвёртый раз, и в четвёртый раз представился.

- По ощущениям как-будто ничего не изменилось, но если вы говорите, что я здоров, то...

- Здоровы, здоровы, - сдирая оранжевый латекс и оглядывая его с ног до головы отвечал я. - Вы вообще человек довольно здоровый.

Здоровяк шутки не распонял, сосредоточившись на своей ноге. Поработав суставами, слегка поприседав, помяв ногу со всех сторон и прислушавшись к ощущениям, мужчина скромно улыбнулся. "Слава богу, - подумал я, - кажется, он не собирается пускаться в пляс. Только бы не начал петь из Кобзона, и день можно считать удачным."

- Я в самом деле чувствую, что нога у меня теперь здорова, - признался он. - Я ведь даже до болезни не мог вот так сделать, - он показал как, - а теперь у меня и колени не болят, и хрящ на большом пальце прошёл. Спасибо вам.

- На здоровье, - сдержанно откликнулся я на его признательность. - Вам нужно меньше есть. У вас от жира опорно-двигательный страдает, все хрящи буквально раздавлены этакой тушей. Меньше углеводов, приятель.

- Хорошо, меньше углеводов, - кивнул он смиренно.

- А психологические проблемы заедайте не тортами, а клетчаткой. Или купите себе велосипед что-ли. Есть у вас велосипед?

- А это не повредит моей ноге?

Я почему-то рассердился:

- Что за чушь вы порете? Как это велосипед может повредить вам? Это вы, скорее, можете повредить велосипеду.

Эту мою остроту он всё-же понял, но его перенастроенная личность явно не хотела ссоры.

- Хорошо, я пойду тогда. Простоя хотел сказать, что очень доволен вашей работой, меня всё устроило. Спасибо большое, - сказал он с неприятно доброй улыбкой и чуть-чуть хлопнул меня пухлой ладонью по плечу.

Почему бы ему было не сплясать? Кажется, я мог бы вытерпеть это, потешившись дуракообразным толстым несуразцем, но вот этот хлопок - робкий, но всё-же панибратский - он вывел меня из себя. Руку пожать я ещё могу, но когда какой-нибудь вот такой тычет в меня своим балыком, думая, что он мне ровня - это бесит неимоверно. Ещё полчаса назад весь его культурный багаж исчерпывался татуировками и золотыми украшениями, а теперь он думает, что "спасибо" и "пожалуйста" сделали его нормальным человеком? Ну уж нет, чёрт возьми!

Мужчина ещё неуклюже разворачивался к двери (на это стоило посмотреть), а его его личностные настройки уже были снова изменены мной. Рефлексия, интроверция, восприятие, нервные реакции и, конечно же, внутренний мир - всё по максимуму. Побудь с человеком на равных, скотина.

Толстяк оступился, ухватился за спинку кресла и поспешно, как только позволяла комплекция, повалился в него. Каким-то образом ему даже удалось изобразить лицом эмоции, а правая рука, прижатая к левой, почти женской, груди, указывала на то, что сердце это не только пытается гонять раствор холестерина, но и служит источником чувств. И теперь он хотел бы поделиться своими чувствами со мной - так я понял его приготовления. Люди всегда надеются, что их чувства кому-то нужны, и тем более в это верят, чем меньше у них возможностей дать что-то другое: реальную заботу, помощь, квартиру, машину, путешествия и деньги, те самые бессущностные деньги, которые важнее всяких чувств. Чувства всегда проходят и всякий раз оказывается, что за ними прятались деньги или то, что в этих деньгах выражается.

Я закричал:

- Иди к чёрту, толстяк! Какого хрена ты тут снова расселся?!

- Пожалуйста... - простонал он.

- Твоя нога здорова! Хватай её в руки и беги пока я не передумал, потому что если я передумаю,.. - я схватил латунную астролябию, - то тебе голову придётся лечить! Пошёл вон со своими чувствами!

- Я, кажется, вас чем-то обидел.

- Уматывай живее!

- Вы меня простите, я ведь...

- Пошёл вон, говно!

- Да, конечно, просто мне было бы неудобно уйти, зная, что я...

- Ты меня понял?!

- ...мог нечаянно...

- Ты понял?!

- ...оскорбить вас. Я сейчас уйду, вы только, пожалуйста,..

- Ты не понял?!

- ...не обижайтесь и примите мои самые...

- Бля, ты нихера не понял!

- ...искренние благодарности. Просто вы - первый человек, который...

Короче, я оказался первым человеком, который смог дотащить его до двери и выпнуть: буквально ногой в зад, в маленький, сросшийся с толстыми ляжками и ожиревшей спиной, зад. Когда говорят "пошёл вон", то надо идти вон, а не демонстрировать тонкости своей душевной организации, которая даже для своего хозяина никчёмна, потому что ни чему не служит, кроме как бессмысленным самокопаниям и следующим из них страданиям, и если к чему и приводит, то только к самостоятельному или принудительному отторжению от общества. В данном случае - к принудительному. И не надо никого винить: либо ты бесконечно рефлексирующая тварь, которую если и не пинает всякий, кому этого хочется по естественным причинам, то только из-за брезгливости; либо ты настоящий мужик, живущий по своим правилам и превращающий пространство вокруг себя в подобие себя, не цацкаясь со всякой мелкой человеческой дрянью; либо ты разумный гибрид, всегда готовый купить кусочек личного благополучия взамен на гибкую мораль и малосущественные ущемления малозначительного достоинства. И нечего думать, раз природа сама определила тебе место.

- Ах же ты сука поганая! - раздался в подъезде свирепый крик. - Я же тебя щас размажу нахер!

При пришлось вздрогнуть. Похоже, кое-чьи настройки сбились от удара физического и психологического и вернулись к своему изначальному положению. Так, в принципе, бывает довольно часто. С людьми, в принципе, надо бережнее обращаться, у них настройки очень легко могут слететь. Любая цивилизованность, любые манеры, любое воспитание, любое что угодно, что не является животной частью человека, слетает моментально, стоит человека пнуть под задницу, чтобы он слетел по лестнице.

- Пожалуйста, не волнуйтесь так! - испуганно пискнул я, выглядывая за дверь. - Сейчас я немедленно вам помогу!

Испуганно - потому что уже видел, что регуляторы этого полного мужчины, вышедшего из себя, никак не поддаются моему воздействию. Весь регулировочный блок, который не образно, а фактически находился у него в заднице, был полностью раздолбан ударом моей же ноги. Хотя я понял, что помочь ему уже не могу, а помощь может понадобиться мне самому, но инерция влекла меня к разъярённому толстяку, и ступеньки мелькали под ногами, и матерки на стене подъезда слились в одну чёрную стрелу, пролетающую возле уха, и сарделевидные пальцы, похожие на сторожевых псов в золотых ошейниках, мчались мне навстречу, и пачка денег, лежавшая на столе как на своём законном месте, теперь представлялась лишней в моей квартире. Как, собственно, и я сам.