Амфоризмы

Даже хорошая жена немного неверна своему мужу. То же и муж: как бы плох он ни был, но и он немного верен своей жене.

суббота, 2 января 2021 г.

Быть Метерлинком

  О этот Гент! О этот красавец, выросший из маленькой франкской деревушки в город, достойный того, чтобы жить в нём с удовольствием не франкским, даже не испанским, но бельгийским - особым удовольствием, которое не поймут ни жители других, более величественных и обширных, стран, ни жители мегаполисов!

О вы, родившиеся в этом городе. Наверняка вам, привыкшим в нём обитать, не представить прелести ваших кривоватых улиц, порой тесных, с нависающими домами, словно выдавливающими вас на площади, на набережные, на простор воды, воздуха и мысли. Но и прочим не представить себе особенностей вашей жизни, вашего характера и привычек, на которые влияют и вода, и воздух, и даже окна соседей напротив. Знаете ли вы, что где-то, в местах иных, нет ни таких улиц, ни таких домов, ни таких набережных, и люди там другие, и всё их мироощущение отлично от вашего? Вы этого не знаете, но вам и не нужно, как не нужно счастливому думать о невзгодах. Пусть другие думают, что Гент тесен, что он стар, что несовременен, что дома его смешны, а парки убоги. Всё это зависть, всё это маска, под которой скрывается неосознанное недовольство своими огромными домами, своими шумными проспектами, своими лесными массивами. И собой, потому что человек тем мельче кажется себе, чем больше то место, в котором он живёт.

Но речь идёт не о человеке, а о Жане Эмильевиче Бакло, известнейшем философе и умнице. Просто, говоря о жителе Гента, невозможно не сказать несколько слов и о самом Генте, и это, я надеюсь, если не занимательное, то простительное отвлечение от сути рассказа.

Как известно, Жан Эмильевич любил иногда посиживать под липой и пить кофе в кофейне возле парка Шлюйзекен. Именно любил, а не обожал, так как философы ничего не обожают, но кое-что любят. Поблизости текла река Лис, и её дыхание долетало до кофейни, смешивалось с ароматом кофе и дарило философу то необходимое состояние, когда его субъективный ритм жизни начинал совпадать с объективным. В такие моменты он начинал ощущать и видеть то, что обычно туманилось для ума и для глаз. Бакло начинал видеть людей, замечал их особенности, осознавал мир, реальный гентский мир, в котором жил.

Один раз, сидя в тени раскидистой липы, Жан Эмильевич вдруг увидал человека, прошедшего со стороны моста через Лис и скрывшегося за деревьями парка. И человек этот был, кажется, обыкновенен, и парк этот, с его двумя десятками деревьев, был не очень впечатляющ, но что-то вздрогнуло в уме философа, что-то там отозвалось. Мгновение он ещё сидел неподвижно, поглаживая указательным пальцем белую ручку кофейной чашки, но вдруг взвился и скорым шагом пустился в погоню, оставив за собой кружиться купюру для официанта, словно перо всполошённой птицы.

Это был не просто человек. Это был сам Морис Метерлинк.

- Позвольте! - скажет мне просвещённый читатель. - Когда жил Метерлинк и когда - Бакло? Как возможно, что оба этих человека могли встретиться в Генте в одно время?

В Генте, друзья мои, в Генте, а не где-нибудь, - это и есть мой ответ. Только тут может случиться то, что в иных местах кажется невозможным.

- Постойте! - кринул Бакло, видя впереди себя удаляющуюся спину и ускоряя шаг.

Это был тот самый Метерлинк - мастер философских размышлений и пьес, и, между прочим, поклонник Шопенгауэра. Можно ли было не гнаться одному философу за другим, да ещё таким, кто написал "Разум цветов", кто был лауреатом премии Нобеля? Никак нельзя, поэтому Бакло гнался за ним, чтобы догнать.

За парком Метерлинк свернул  в сторону Провинциального культурного центра, и Бакло хорошо видел его впереди себя, уже не боясь потерять из виду. Он знал, что непременно догонит его, как всякий человек, который догоняет того, кто не убегает, и трость его стучала по мостовой резво и даже чуть нескромно, будто хотела затыкать эту мостовую. Но уверенность в успехе погони родила в Бакло ту мысль, которая охладила его пыл. Что будет, когда он догонит Метерлинка? Что он скажет ему, что спросит? Как он представится ему? Нужно ли будет пожать руку или это будет неуместно? Можно ли будет отнять время у Метерлинка - того самого? 

Сомнения прогнали наваждение кофейно-речного дурмана, и Жан Эмильевич вдруг понял, что не видит ни спины Метерлинка, ни его самого на прямой улице Ланге Стин. Тот словно растворился, исчез из этого мира, развоплотился. Жана Эмильевича, как философа, это не очень покоробило, но как человека, жаждущего нового для себя открытия, чрезвычайно огорчило.

В следующий раз Бакло заметил Метерлинка сидящим на скамейке перед госпиталем Синт-Лукас и рассматривающим скульптурное изображение двух рук, держащих кольцо. Трость Бакло оживилась и застучала по осенним листьям клёнов, а мозг его не ведал сомнения.

- Здравствуйте, господин Метерлинк. Я ведь не ошибся?

- Не ошиблись. Что вы хотели?

- Я Бакло, Бакло Жан Эмильевич.

- И что же это должно для меня значить?

- Я тоже философ, я читал ваши трактаты и знаком с частью пьес.

- Мне приятно. И что же?

- Что вы думаете об этой скульптуре, об этих руках, держащих кольцо. Какой символ видите вы в этом?

Жан Эмильевич не мог предугадать то, какой символ видит в этой скульптуре Морис Метерлинк, поэтому умозрительная беседа оборвалась, он увидел нелепость такого общения, свою навязчивую бестактность, остановился, так и не дойдя до скамьи, и вдруг прояснившимся взглядом увидел, что Метерлинк уже не сидит на ней, а сидит какой-то другой человек в шерстяном пальто и даже не смотрит на скульптуру. Это огорчило философа, но и обрадовало тоже, ведь что могло случиться, когда бы этот разговор состоялся, если не позор, не посрамление одного философа перед другим.

С тех пор, куда бы ни шёл гулять Бакло, выпив кофе и вдохнув особенный дух реки Лис, он видел Метерлинка. Всякий раз его сердце начинало возбуждённо стучать и вслед за ним начинала стучать его трость, и ум пускался искать поводы для беседы, достойные двух весомых людей, чтобы были эти беседы не пусты, не пошлы, а дали бы каждому представление о другом и удовольствие друг от друга. Жану Эмильевичу хотелось узнать то, чего не знал он сам; уточнить то, что требовало уточнения; коснуться фактов иного времени, коими обладал Метерлинк, узнать его мнение о том, что для него ещё не произошло, но произошло для Бакло. Он хотел зажечь для себя путеводный свет, облечь умом ум другой, очароваться и быть Жаном Эмильевичем, но одновременно и Морисом, чтобы усовершенствовать себя и быть кем-то большим, чем сейчас. Или хотя бы не столь одиноким, ведь известно, что философы одиноки не только потому, что на квадратный километр земной поверхности их приходится существенно меньше, чем прочих людей, но и по факту ума своего, который тем более жесток к своему владельцу, чем более в нём развит.

Однако же ни разу не удалась эта встреча. Бакло кричал Метерлинку, звал его, пускался бежать, даже пробовал догнать его на автомобиле, но ни разу не мог приблизиться к нему для разговора, словно тот был заколдован. Если Метерлинк сидел или стоял, то есть не двигался, то он исчезал при приближении Бакло. Если Метерлинк куда-нибудь шёл, то ни что не могло сократить расстояние между ними. И поскольку количество безуспешных попыток достигло существенной и поразительной величины, постольку это не могло не выразиться в очевидных выводах: Метерлинк не желал этой встречи, он не считал Бакло достойным знать откровения великого человека. Бакло не был готов.

И Бакло остыл. Пусть он всё так же ходил пить кофе на Шлюйзекен 8, пусть кофе этот был по-прежнему хороший, и тихая Лис всё так же наполняла пространство своим особым духом, но субъективный ритм Жана Эмильевича ещё более субъективизировался, а сам Бакло сильнее прежнего ушёл вглубь себя, не нуждаясь ни в людях, ни в философах.

И трудно сказать, сколько прошло времени и что за это время произошло в жизни известнейшего гражданина города Гент, но миллионы туристов пропустил через себя старый город, и ни один из них не увидел сидящего за столиком под липой скромного человека с тростью. 

За исключением одного раза.

- Смотри, это Шлюйзекен 8.

- Это та самая липа.

- Это тот самый столик под ней и человек с тростью за ним - Жан Бакло!

Двое людей, достаточно молодых для того, чтобы интересоваться другими людьми, смотрели на Бакло с другой стороны дороги. Они бы уже перешли эту дорогу, но автомобили, которых обычно в этой части города было мало, не давали им этой возможности. Однако всё могло измениться в любое мгновение.

Жан Бакло встал, положил деньги на столик и направился в сторону парка Шлюйзекен. Трость застучала по камням уверенно, но не бесстрашно.

- Господин Бакло! Постойте, господин Бакло!

Двое пустились за ним, достаточно молодые для того, чтобы с лёгкостью догнать.

"Скорее! Скорее прочь! Как можно быстрее уйти! - думал Жан Эмильевич, ощущая спиной приближение нежеланной встречи. - Что? Что я им скажу? Ведь они спросят меня, желая знать то, что я должен бы знать, но что я отвечу им, ничего до сих пор не зная?"

- Вы тот самый Бакло! Остановитесь, пожалуйста! Мы хотим только поздороваться с вами! Мы много читали о вас!

"Мне же совершенно нечего им сказать - этим наивным! Они будут ждать от меня того, что следует ждать от человека известного! Они думают, что мне есть что им сказать, а я... ах, что же я за философ! Прочь, скорее! Пусть лучше разочаруются во мне, чем в моих познаниях!"

Трость принялась стучать чаще, Бакло свернул в сторону Провинциального культурного центра, и тут случилось чудо: молодые люди, уже бегом преследовавшие его, не только не приближались к нему, но отстали и чуть позже вовсе исчезли. Бакло обернулся и увидел улицу пустой, совершенно безлюдной, с одним только фиакром, стоявшим без извозчика под газовым фонарём. Философ поправил шарф, поднял голову к серому зимнему небу, вдохнул влажный воздух пронизанного реками и каналами Гента и успокоился, ещё ничего не понимая.

- Добрый день, господин Бакло, - поприветствовал его Метерлинк, приподняв шляпу.

- Добрый, господин Метерлинк, - учтиво поздоровался Жан Бакло.

- Я хочу угостить вас кофе. Вы не против?

- Как я могу отказать вам, господин Метерлинк? Здесь есть местечко...

- Недалеко, на Шлюйзеген 8, не так ли?

- Именно так, - улыбнулся Жан Эмильевич, и они медленно пошли в кофейню, чтобы поговорить о том, о чём могли говорить только они.

О этот Гент! Теперь вы сами видите, что в нём возможно всё, не правда ли?

6 комментариев:

  1. Скрытные натуры все таковы... Они говорят о самых обыкновенных вещах, и никому ничего не приходит в голову... Месяцами живешь рядом с тем, кто уже не принадлежит этому миру и чья душа не в силах более покоряться; ему отвечают, не подумав, а видите, к чему это ведет... У них вид неподвижных кукол, а между тем сколько событий совершается в их душах!.. Они сами не знают, что они такое...

    ОтветитьУдалить
    Ответы
    1. Павел Уралов5 апреля 2021 г. в 14:35

      Душечка, мне понравились ваши тонкие слова и прекрасные буквы. Ну, и тайные смыслы между строк. Щели
      двойных доньев.

      Удалить
  2. Если знание — это реальное положение дел, обоснованное фактами и рациональными аргументами убеждение человека, то знать обязательно!

    ОтветитьУдалить
    Ответы
    1. О себе? Зачем знать о себе? Или так: кто знает о себе?

      Удалить
  3. "Именно любил, а не обожал, так как философы ничего не обожают, но кое-что любят.", как это знакомо

    ОтветитьУдалить

Представьтесь, пожалуйста, прежде, чем отправить сообщение.