Вечером того же дня Жанна Олеговна лежала в каюте капитана в постели секретаря и гладила Сергея Евгеньевича по лысому черепу. Он молчал.
- Ты мой лысунчик, - мурлыкала она.
Круглые глаза лысунчика, лишённые очков, казались теперь невеликими, не очень внушительными и потому - домашними. Они с великой тревогой смотрели на плесень, образовавшуюся на потолке вследствие высокой влажности и курения.
Жана Олеговна запустила ладошку в его волосатую грудь, поигралась ею, потом сползла на волосатый живот и начала резвиться там.
- Мой мохнатый медвежонок, - промурчала она и завозилась, обжигая волосатые медвежьи бёдра своими бледными безволосыми бёдрами.
Кретарь молчал и смотрел на плесень. Ему захотелось убрать плесень с потолка, но чутьё подсказывало ему, что момент для этого не подходящ.
- А это кто тут у нас? - удивилась товарищ Пализина. - Что это за малыш? Что это за маленький сиротка?
Её рука спустилась ниже, где волос было ещё больше, и товарищ Кретарь испытал чувство неловкости.
- Что это за мякотка? Что это за маленький мягкий усипусик? Почему он спрятался? Почему он такой маленький? Я хочу большой.
- Он не маленький. И вообще, краткость - сестра таланта, - раздражённо сказал Сергей Евгеньевич. - Я, знаешь ли, просто немного переживаю. Я всё же капитан.
- Знаешь, - Пализина нависла над ним, задевая голыми грудями нос секретаря с красноватыми отметинами от очков, - а я как переживаю! Там, - она шлёпнула ладонью по переборке, - настоящий космос! А мы тут! Как подумаю, так просто жутко становится! Что если космос проникнет сюда? Я думаю, мы все умрём тогда! Правда-правда!
- Глупости, не говори так. У нас пострашнее проблемы, Жанна.
- Опять взносы не собрал? - иронично улыбнулась Жанна Олеговна, и тут Кретарь нашёл в себе силы оторваться от плесени и поцеловать женщину, хотя и безо всякой страсти.
- Да что взносы, взносы тут - дело последнее. Тут посерьёзнее дела.
- Что за дела? - с нежностью спросила Пализина. - Давай лучше сексом займёмся?
- Фу, не говори так! - возмутился Сергей Евгеньевич.
- Не говорить как? - пылко спросила Пализина и попыталась ухватиться за малыша Сергея Евгеньевича. Неудачно, впрочем. Малыш ускользнул.
- Нехорошо говорить "секс", Жанна. Надо говорить по-русски.
- Как это?
- Ну как-как, будто сама не знаешь.
- Скажи, скажи, - просила Жанна Олеговна, играя с носом капитана.
- Ну, назови это "половым совокуплением" или "любовными утехами".
- Хорошо, медвежонок. Давай займёмся половыми утехами, а потом - любовным совокуплением. А потом половой любовью. А потом утешительным совокуплением. Это сколько? Четыре? Ты мне должен четыре секса!
Товарищ Кретарь недовольно засопел, и плесень снова обрела своего зрителя.
- Или ты считаешь, мохнатый подлец, что мне не нужно утешение? Ты же мой капитан, ты должен меня утешить? У меня три дебила в отделе и все с учёными степенями. Не купленными, а настоящими, представь. Мне грустно там, они мне на нервы действуют, а ты не утешаешь уже второй день.
Она шлёпнула Кретаря грудями по лицу так, что он не стерпел:
- А у меня экспедиция на грани гибели! Понимаешь ты? Твои научные работники целый день сидят в вычислительной комнате и играют на ЭВМ в "Тетрис"! А ЭВМ потребляет больше 5 киловатт электричества! А ещё освещение, кухня, работа жизнеобеспечения! И ещё всякое там! И ещё, я даже не знаю что!
- Успокойся, маленький!
- Я не маленький! Это солнечные батареи у нас не работают, потому что мы от Солнца удаляемся! А солярки у нас не хватит! И что ты предлагаешь?! Заниматься удовлетворением половых потребностей, когда вся страна... Да что там - вся Земля смотрит на нас! Надо же что-то делать! Делать!
Жанна Олеговна обиделась и уткнулась носом в стену, за которой её ожидал неприветливый космос. Ей показалось несправедливым то, что она - женщина - отдала предпочтение капитану корабля, а не всему остальному экипажу, а её теперь ставят на следующее место после каких-то солярки и электричества. Товарищу Пализиной хотелось быть впереди солярки и электричества и заниматься сексом с командиром корабля "Маркс", хотя он лысый вверху и волосатый внизу, как какая-нибудь полысевшая вверху обезьяна.
- Гамадрил, - прошептала она и стала ожидать слёзы, которые всегда выручают в случаях невнимания со стороны полысевших обезьян. - Уйду к Варнакову. Он орёт на меня, он меня хочет.
- Не обольщайся. Он чекист, он ничего не хочет. Он только выполняет.
- Вот и хорошо, - прошептала Пализина, - он будет меня выполнять.
Кретарь встал, почесал грудь и живот, достал из рундука белую льняную рубаху с вышитыми красными петухами по вороту, подолу и рукавам, и надел её. В ростовом зеркале с оправой из красного дерева на него смотрел русский мужик, но только лысый, а не кудрявый, как хотелось бы. Тогда капитан натянул на голову войлочную будёновку с гигантской красной звездой и, чтобы не походить на мужика, подпоясался золотистым кушаком. Теперь в зеркале был былинный витязь. Витязь взял в руку берёзовый веник, словно меч и оцинкованный тазик - шайку, расправил плечи и вздёрнул подбородок.
- Я - капитан! - гордо вымолвил Кретарь, наблюдая себя в зеркале.
- Да что вы говорите, - донеслось из-под одеяла обидчиво-едкое.
- А пойдём, голубушка, в баньку? Попаримся веничком, погреемся на полке, друг другу спинки пошоркаем? - предложил витязь.
- Иди Варнакову спинку шоркай, - пропищала Пализина сквозь притворные слёзы. - И слово какое нашёл - пошоркаем. Мужицкое.
- Спинку потрём, ручки-ножки потрём, и маленький сделается большим, - пообещал витязь и пошлёпал пыльным веником по голове Жанны Олеговны.
Та высунула страдальческое лицо, которое сделалось таким прекрасным, что его хотелось хлестать берёзовым веником и целовать, и плаксиво согласилась. Не согласилась она только одеваться в православную одежду, которую выдали всему экипажу перед вылетом. Она хотела идти голой, как казнимая ведьма или еретичка. Она хотела, чтобы витязь видел в ней гордую и своенравную княжну, а не шлюшку-учёную, которая вынуждена, в силу своей профессии, подчиняться капризам партии.
Баня была срублена экипажем из кругляка, когда в трюме освободилось место, занятое натуральными продуктами. Она напоминала людям о покинутой Родине, об СССР, о русских берёзах и соснах, помогала сбросить усталость от замкнутого пространства и надоевшего соседства с малоприятными, как оказалось, товарищами. Печка в бане, правда, была не дровяная, а электрическая, но грела она хорошо, и каменка была самая настоящая, которая давала такой пар, что хотелось выбежать на мороз, броситься в снег или в речку и, обжегшись холодом, снова заскочить в жар, в горячее удушье, в туманную влажность, пахнущие хозяйственным мылом и распаренными берёзовыми листьями.
Но ничего этого ни витязю, ни его гордой и своенравной княжне в тот вечер не предстояло испытать. Тучам, сгустившимся над кораблём "Маркс", уже не суждено было разойтись. Недружелюбный космос пожирал своих заносчивых гостей.
Витязь и княжна были уверены, что экипаж уже отходит ко сну и что баня будет свободна, но войдя в предбанник они увидели на сосновой скамейке чьи-то одежды и обувь. В бане уже был кто-то.
- Есть кто? - спросил витязь. Ему не ответили. Он повторил вопрос. Тишина. Двое переглянулись. Княжна указала витязю на банную дверь. Он постучал. Никто не отвечал. Витязь в льняной рубахе с петухами колебался: уйти по-тихому или проявить смелость?
- Ну посмотри, чего ты? - пихнула его в бок нагая княжна.
Он отложил шайку и веник, натянул будёновку поглубже и смело распахнул дверь. Там, в бледном и жарком тумане, в тусклом свете грязной лампочки, он увидел двоих - космофизика Бетельгампфа и слесаря-механика Цапфе, которые не мылись, не парились и не хотели бежать в снег. Они валялись в неестественных для космофизика и слесаря позах, истекали кровью, потому что тела их были жестоко истерзаны, погрызены и поедены. И вода смешалась с мыльной пеной, и шкворчал кусок мяса, оказавшийся на горячей каменке.
И если колени отважного витязя сперва задрожали, а потом и вовсе подогнулись, и он упал на пол с холодеющей кровью в жилах, то гордая и своенравная княжна, напротив, испытала прилив сил и, вереща от ужаса, бросилась прочь из бани и из трюма, совсем не помня себя и ничего больше не соображая ни в гордости, ни в своенравии. Её визг громко раздался сперва в огромном пространстве трюма, потом тише - в коридоре, ведущем в жилую зону, и вдруг резко прекратился странным хлюпаньем, будто кто-то принялся высасывать остатки молочного коктейля через трубочку, как принято у капиталистов.
Витязь, мгновенно превратившийся в секретаря партийной ячейки, стошнился макаронами по-флотски вперемешку с иван-чаем, вытер слизистый рот льняными петухами рукава и пополз вон из бани, не чуя ног, уронив будёновку и совершенно позабыв про шайку и берёзовый веник. Холодное железо трюма не замечал он, ибо стал холоднее этого железа, и был едва слышнее космической тишины, шепча побледневшими, вывернувшимися губами отчаянное "помогите".
В коридоре он остановил своё неуклюжее ползанье только тогда, когда почти носом уткнулся в тело Жанны Олеговны Пализиной - ещё голой, но уже совершенно ни чем не привлекательной: лицо её было искусано, волосы обагрены, некоторые ногти поломаны. Ещё пять минут назад он шёл в баню в надежде совершить с ней утешительный акт половых утех, а сейчас его сердце даже не дрогнуло от желания и нежности. Сердце Сергея Евгеньевича дрогнуло только от вида ужасного существа, что склонилось над его бывшей сожительницей, и которое держало в костистой лапе кровоточащий кусок товарища Пализиной. Существо хотело есть Пализину, а Кретарь этому помешал.
- Я член партии с 2080 года, - просипел секретарь едва слышно, стоя на четырёх костях и трясясь всеми своими петухами как голодный пёс.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Представьтесь, пожалуйста, прежде, чем отправить сообщение.