Знакомства с сыном

Толя ещё подросток, а я уже довольно зрелый мужчина, но мне всегда немного неуютно, когда я начинаю заговаривать с ним на определённую тему. Мы будто меняемся местами, будто подросток - я.

- Толь, сегодня придёт тётя Оля.

- Тётя? - спрашивает сын, выгнув мимические мышцы лица самым красноречивым образом.

- Оля, - подтверждаю я.

- Кто она?

- Ну как бы это сказать... - мнусь я в накатившем замешательстве. - Говоря общо - из общепита.

- Папа? - спрашивает Толя, что на его языке означает "ты с ума спятил?".

- Ну что "папа"? Симпатичная. Решил пригласить на всякий случай.

- Папа?

Он смотрит на меня так, будто я помешался. Может быть, я действительно помешался немного, но сын должен являть собой почтительность и смирение, а не смотреть таким образом. Это возмутительно для такого приличного отца как я.

- Ну не объест же она нас! - возмущаюсь я и спешу скрыться от него в свою комнату.

- Хорошо, - слышу спокойный голос сына.

В этом "хорошо" ничего хорошего нет, уж поверьте. Всякий другой ошибся бы, услышав от моего сына "хорошо", но я всё-таки его отец, кое-что понимаю. Это означает, что хорошо если и будет, то уж точно не тёте Оле. Тёте Оле предстоит испытаньице, если она и в самом деле рассчитывает на мою руку и сердце.

Впрочем, тетя Оля вообще меня едва знает, как и я её. Конечно, она догадывается, что интересный мужчина решил с ней познакомиться, это ей льстит.  Возможно даже, что она уже слегка мной очарована и видит туманные перспективы своего личного счастья, устав от постоянных предательств, непостоянных отношений и относительной радости служения благородному делу общепита. Ей хочется чего-то недостижимого, ей уже может казаться, что она это недостижимое вот-вот достигнет, стоит только принять приглашение на ужин со мной в обществе малолетнего Анатолия. Но в том и дело, что не будь Анатолия, то шанс на недостижимое у неё какой-то был бы. Какой-то кое-какой. Но с Анатолием никакой шанс не прокатит. Это пожиратель шансов, уничтожитель романтических заблуждений, обманный маяк во мраке любовного морока. Короче, надо быть идеальной женщиной, чтобы пройти через фильтр "Анатолий" и ухватиться когтистой рукой за мои руку и сердце.

К вечеру я приготовил небольшой ужин на три персоны, промыл с мылом загрязнённые готовкой складки лица, расчесал волосы так, чтобы они наводили на мысль о молодости и намекали на стильность, скрещенную с бунтарством. Такую причёску сделать легко. Даже легче, чем ужин. Если у вас есть сын, который расплавил все расчёски в ацетоне, и вам приходится причёсываться пятернёй, то вы на полпути к успеху. Если у вас не выпали волосы от такого сына с его ацетоном, то считайте, что вы практически готовый стильный бунтарь.

На звонок в дверь я хотел выскочить первым, но первым как всегда оказался сын. Он у меня шустр.

- Вы хлеба принесли? - сказал он слабым голосом, держась за косяк рукой, и зашатался.

- Что? - удивился женский голос.

- Оля, заходите! - пригласил я из кухни.

- Понимаете, - пролепетал Толя, - я очень голоден. Папа три дня экономил деньги, чтобы угостить какую-то тетю Олю...

- Это я тётя Оля, - сказала тётя Оля из подъезда.

- Оля, зайдите! - крикнул я, внутренне сжавшись и ожидая чего-то неприятного.

- Вы - тетя Оля? - пропищал Толя и тяжко раскашлялся. - Это у вас он купил тухлую скумбрию?

- А тебя как зовут? - пыталась выйти из затруднительного положения тетя Оля и войти в квартиру со скумбрией.

- Ну что ж, идёмте угощаться, - пригласил Толя Олю и повалился в прихожей, изображая голодный обморок, но упал так, что перегородил вход.

- Толя, откатись в свою комнату, пожалуйста, - попросил я, кивая Ольге и разводя руками, дескать, дитя шалит, себе на уме, не везти же это своенравное животное в лес и не добивать же его лопатой, родное дитя всё-таки.

- Папочка, хлебушка бы...

Можете себе представить реакцию женщины на эту репризу? Если голодна, то может и остаться, чтобы скумбрии отведать, но не более. И даже если останется, то ужин будет пропитан вкусом напряжённой неловкости и недоумения, ведь Толю в комнате не удержишь. Он сядет за стол, на что имеет полное семейное право, будет питаться и отпускать реплики, большинство которых я уже изучил:

а) папочка, можно я крошечки подъем?;

б) тетя Оля, а вы тоже пять раз разводились?;

в) тетя Оля, а вам в общепите такие халаты выдают или покупать заставляют?;

г) у вас сколько классов образования?;

д) ну вот я и поужинал, теперь до следующей тети Оли скумбрии не увижу.

Или примерно так, но в том же духе.

Можете себе представить как чувствую себя я? Анатолию всё трын-трава, а на мне ответственность, как на приглашающей стороне, я отвечаю за морально-нравственное состояние гостьи. В итоге же я краснею, чувствую себя неловко, не проявляю ожидаемой настойчивости и вообще позорю свою стильно-бунтарскую причёску. Становлюсь подростком.

На следующий день, когда находишь себе оправдания и чувство вины слегка отпускает, завожу с сыном разговор:

- Толя, ты хоть понимаешь насколько трудно найти себе подходящую жену?

- Понимаю, - вздыхает он понимающе и кладёт руку на моё плечо, что означает "успокойся, старик, не печалься, ступай себе с богом, будет тебе новое корыто". И хвостом хочет взмахнуть, но я его не пускаю.

- Нет, не понимаешь, - утверждаю я.

- Нет, не понимаю, - соглашается он. - Но знаешь что я понимаю?

- Не знаю, - признаюсь я.

- То-то и оно. Не знаешь, а жену ищешь.

- К чему это, Анатолий? Без жены мне трудновато, да и ты будешь на человека походить.

Неловкая пауза, как принято говорить, во время которой сын смотрит на меня как на пубертатного подростка, приводящего нелепые обоснования своему необузданному непотребству.

- Видите ли, папа, - он делает ударение на последнем слоге, словно француз, - легко найти плохую жену. У вас это без моего участия получится легко. А мне нужна мама хорошая, чтобы любила меня не за твою заплату, а потому что для неё лучше меня никого на свете нет.

Я крякаю, ибо аргумент убийственный.

- А вот уйдёте вы на свою нищенскую службу ради пропитания, и я останусь с мачехой. Что будет? Дров на месяц наколи, кофе на год намели, так? А мне ещё хочется побыть ребёнком, чтобы петь и смеяться как дети.

Я киваю и крякаю, теребя руки.

- Вот вы приведёте в дом какую-нибудь тетю Олю, у которой глаза на лоб лезут только от одного моего вида, хотя я ещё не падал в голодный обморок, и которая юмора не понимает, так как же я буду петь и смеяться как дети? Я буду плакать и страдать как ты, а это тебе самому будет горько.

Я крякаю и начинаю мять его руки.

- И ты пойми, папочка, что в дом впустить кого угодно можно, раз уж тебе так не терпится, а вот выгнать так просто уже не получится.

Накрякавшись и намявшись, я принимаю его доводы и иду на свою нищенскую работу. Но надежды не теряю, что свойственно всем недальновидным людям, и знаю только одно: если повторять одно и то же, то рано или поздно судьба обязательно одуреет от моего напора и смилостивится.

Работа, пусть даже такая, тем и хороша, что дарит много возможностей по одуреванию судьбы. То в автобусе кого-нибудь приметишь, то на улице мелькнёт чей-то весёленький зад, то на работе какая-нибудь плюшка окажется свободна от отношений. Конечно, я и сам некоторую селекцию могу произвести, но уже как-то привык, что всё равно последнее слово за сыном, и не очень терзаюсь сомнениями. Катя? Ну пусть будет Катя, если в общих чертах силуэта напоминает нечто привлекательное.

- Сына, сегодня к нам придёт тетя Катя.

- К нам? - спрашивает Толя, что означает "я никого не приглашал, опять вы, папенька, дурью маетесь".

- Ну ко мне, ко мне? Но давай в этот раз ты будешь вести себя приличнее?

- Нет, вот именно что к нам, - упорствует сын, - поэтому я не согласен вести себя приличнее. Или ты считаешь что моё поведение менее прилично, чем твоё, когда ты приглашаешь первую попавшуюся тетю Катю в наше родовое гнездо? А если она нам свои яйца подкинет? Знаешь про кукушек?

- Толя, ну ты дай ей хотя бы поужинать. Она через полгорода едет.

- Кто такая? - спрашивает сын.

- Бьюти-бизнес, - говорю я и отворачиваюсь в неловкости.

- Бьюти? - переспрашивает сын. - Парикмахерша?

Киваю головой не поворачиваясь. По какой-то подростковой привычке мне становится стыдно. Каждый раз, когда я отвечаю на этот вопрос, понимаю, что надо было пригласить известную актрису или художницу, или поэтессу, или хотя бы зампредседателя по земельным вопросам, потому что всё остальное слишком мелко и несерьёзно для мужчины, у которого есть такой сын.

- Ну что-ж, пусть будет парикмахерша. Фен ей в руки, - надменно роняет Анатолий и скрывается в своей комнате, где, как я подозреваю, он готовится ко встрече. Наверняка у него есть тетрадь, куда он выписывает фразы и термины или вообще составляет сценарий для своего выступления. Нет, он у меня без отклонений, просто дети сейчас такие - не очень похожие на нас.

Как всегда у двери первый сын, а не я, и я понимаю, для чего он брал овсяные хлопья. 

- Вы тётя Катя, правда? - спрашивает он гостью, не здороваясь и не давая пройти.

- Здравствуй, папа дома? - говорит Катя.

- Мы уже заждались, тётя Катя. Вы ведь из парикмахерской к нам пожаловали? Очень кстати. У меня на голове стригущий лишай и псориаз, - он показывает на застывшую овсянку в волосах, - а у папы волосы на спине растут вот отсюда и досюда, почти до хвоста. Знаете, я пытался сам его стричь, но у нас машинка дешёвая, волосы рвёт, а когда волосы рвутся, то папа начинает орать, а я плачу, и голова сильнее чешется.

- Катя, не слушайте его, заходите, - кричу я.

- Это твой сын? - спрашивает Катя.

- Ну да, в некотором роде.

- В некотором роде приёмный сын, - уточняет сын. - У нас в детдоме все псориазом болели, а некоторые до того были вшивые, что по ночам спалось плохо. Иногда совсем не спалось по ночам от вшей. Представляете, тётя Катя? Папа меня выбрал потому, что у меня волосы по хребту не росли. Симпатичным ему показался.

Катя всё же протискивается в прихожую.

- Знаете, тётя Катя, вам покажется смешно, но хоть лишай и стригущий, но постригаться всё равно надо. А как с такой головой в парикмахерскую пойдёшь? Стыдно, все смотрят и брезгуют. Это на спине волосы можно скрыть, а потом дома заставить сына дешёвой машинкой всё это сбривать, а вот с моей болезнью остаётся только дома сидеть и ждать, когда очередная тётя Катя придёт и пострижёт.

За ужином беседа не клеится, потому что начало положено не очень радостное. Катя наверняка нас жалеет, а я не найду способа показать, что на спине у меня волос нет, а у сына в волосах овсянка. Беседа не клеится у меня и у Кати, но не у Анатолия, который выдаёт что-то подобное:

а) тётя Катя, смотрите внимательнее, в ужине могут быть волосы, потому что сегодня была моя очередь готовить;

б) тётя Катя, а вы так сильно накрашены из-за моды или потому что старая?;

в) вчера по телевизору кино показывали, там была коза Катька, весёлая такая, озорная, курчавая, как вы;

г) а что вы думаете о кантианстве в преломлении философии Соловьёва?;

д) что-то с причёской у вас, не пойму я, тоже лишай?

Катя мрачнеет, теряет аппетит и способность мило улыбаться. Ужин завершается.

- Толя, - начинаю я, когда Катя сбегает.

- Я Толя, - сознаётся Толя и становится нормальным, признавая моё право на упрёки.

- Шутка про возраст была бестактна. Так женщинам говорить нельзя.

- Согласен. Но причёска у неё была ужасная, - соглашается-спорит Толя. - Она пришла к нам знакомиться, а причёска у неё говорит: "Посмотрите какая я! Я самая зашибательная причёска, потому что я паримахерская!"

- И что?

- Ну она же причёску не для нас сделала, а для себя, - говорит Толя. 

- А ты овсянку, стало быть, для неё налепил?

- От неё, - поправляет сын. - Ей следовало сделать причёску так, словно бы она хочет нам понравится. Она привыкла делать "я крутая, я крутая, у меня юбка из Китая", а мы тут сидим с волосатыми спинами, как каменные люди. Унижение какое-то.

- Покажи ладони, - прошу я.

Толя показывает ладони, на которых синим написано "стригущий лишай" и "псориаз". Готовился парень, интернет читал.

- Хорошо, только давай не унижать людей.

- Хорошо, - кивает сын, - только давай без юмора не приглашать.

- А как это определишь? У них на лбу не написано.

- Ты же видел причёску, человек с юмором такую не сделает.

- Да всякое бывает, - умудрённо парирую я.

- Не бывает, - упрямится Анатолий. - Нормальная женщина, когда видит человека с овсянкой на голове, должна захохотать. Ты заметил, что у всех твоих женщин глаза округляются, когда они меня видят?

- Так, может, в тебе дело? - спрашиваю сына я.

- Так, может, в тебе дело? - обезьянничает сын.

На нищенской работе был профосмотр. Такие бывают только на нищенских работах. Если ты работаешь министром путей сообщения или директором нефтяного гиганта, то никакого профосмотра наверняка нет, потому что тебе и так хорошо. А вот если ты зарабатываешь на хлеб без масла, то всем сразу становится интересно: не наркоман ли ты, не алкоголик ли, хороши ли твои гланды и лимфатические узлы, как ясно ты видишь нелепость окружающей действительности.

Поскольку я нелепость вижу смутно и гланды мои на ладан дышат, то я набрался смелости и пригласил офтальмолога, серьёзную женщину Светлану. Она, подумал я, на работе серьёзная, потому что ей приходится людям в глаза заглядывать, а от этого радости, само собой, никакой нет, а только печаль одна и нервное раздражение, потому что тусклы глаза эти, пусты и безрадостны. Не горит в них ничего и потому ничего зажечь не может. Но вокруг её глаз увидел морщинки, которые показались мне весёленькими. Кроме того, как я мог заметить, она со вкусом одевалась. Такая редкость в наши дни. И что, скажите, может быть лучше женщины, одетой со вкусом? Ничего не может быть лучше такой женщины, разве что скумбрия с картошкой. Или форель под сметаной, хотя я никогда и не пробовал такое.

- Толя, сегодня у нас будет гостья.

- Круто. Что за птица?

- Глазник, в поликлинике работает.

- Наконец-то, - притворно радуется сын, - пусть глаза твои проверит, а то ты не различаешь ничего.

- Дерзишь?

- Ты не заметил, я тебя всегда не про профессию спрашиваю, а ты мне всегда профессию называешь. Мне мама нужна добрая, заботливая и весёлая, а не глазник или где ты там их находишь. Гробовщицу пригласи, чтобы похоронила нашу жизнь в земле сырой.

- Тебе не угодишь, Анатолий.

- Мне угодишь. Мне очень сильно угодишь, папенька, просто ты не стараешься нисколько. Вот ты меня за учёбу ругаешь, а сам... Как твою эту зовут?

- Светлана.

- Светлана с мутными глазами. Хорошо, встретим.

Сын уходит готовиться ко встрече, а я - готовить. Накрошу салат, пюре по-быстрому и магазинские котлеты. А скрасить скромное впечатление от ужина куплена бутылка скромного вина. Надеюсь, что Светлана плохо понимает в вине, хотя и понимаю, что не те сейчас женщины, чтобы не понимать в этом. А уж врач-офтальмолог, которой приходится глядеть в глаза народа, поневоле докатится до вин из пакетов, чтобы немного рассеять мрак профессиональной безотрадности вспышками пьяной беззаботности и сумасбродности без ущерба для бюджета.

У двери первым снова сын. Он открывает, протягивает руки, шарит ими в воздухе и спрашивает:

- Кто здесь? Тут кто-то есть?

- Я к твоему отцу, - отвечает Светлана ещё не испуганным голосом.

- А, Светлана! - радуется сын. - Я совсем ничего не вижу! Левый - минус 8, правый - минус 9 и, кажется, катаракта в начальной стадии. А вот голос ваш мне не знаком, странно.

Он начинает загибать пальцы на руке, потом на другой.

- Вы новенькая Светлана, я буду звать вас "Светлана номер четыре".

Ужинали вдвоём, вино пил я один. 

- Плесни грамм двести, а? - скромно просит Анатолий.

- Не заслужил, - рычу я.

- Пап, ну ты подумай, от какого монстра я тебя спас.

Я молчу. Мне не казалось, что это такой уж монстр. Ну не молода - правда, зато опытна. Ну не слишком свежа, зато знает себе цену. Ну фигура у неё без халата несколько хуже, чем в халате. В халатах они все кажутся привлекательнее, это я в самом деле не учёл. Зато глаза у неё осмысленные и одевается со вкусом.

- У неё жалости в глазах к слепому ребёнку не возникло, я же видел!

Я молчу. У меня к этому ребёнку жалость тоже не всегда возникает. Возникает желание пристукнуть его сковородой или сбросить с балкона. Или отдать его на передержку в собачий приют, чтобы оценил прелесть отеческой заботы и проникся к нему собачьими верностью и обожанием.

- У неё даже к тебе жалости не возникло, пап. К одинокому и несчастному отцу со слепым слабоумным ребёнком на шее. Если у женщины нет жалости к двум слабоумным, то что она за женщина?

- Ты козёл, сынок, - сержусь я.

- Твой сынок, папа, твой.

- Что ты хочешь сказать?

- Всем известно: от рябины не родятся апельсины.

- Покажи руки! - требую и читаю на них "всем известно: от рябины не родятся апельсины".

- Сволочь, - добавляю.

- Бытие определяет сознание, - говорит сын, что означает "ты у меня папа, конечно, человек родной, но в этой жизни надо срочно что-то изменить, иначе мы друг друга со свету сживём, а поскольку я моложе, то я и сживу".

С этим трудно не согласиться. Но как что-то изменить, если подходящей женщины не находится? Или мужчину найти с сильным характером, чтобы поставил на место этого несносного Анатолия? Пусть расчистит мне ареал обитания, устранит угрозу со стороны отрока. И тогда уже мужчину можно выгнать и найти женщину. Н-да.

Нет, это, конечно, глупости. Просто нужно пробовать ещё и ещё. И не унывать. И не бояться насмешек. И наплевать на самоуважение. И падать, и вставать, и снова падать, и грязью вымазав зелёную ливрею, служить на поприще создания семьи. И поступившись в собственных желаньях, под ноги сына бросить жизнь свою, и нелюбимую назвать своей любимой, лишь только бы ему была угодна. А если нужно - жалкий труд утроить во всех возможных низменных участьях, чтоб только спать мне приходить домой и отдавать жене и сыну деньги для их веселья и беспечных игр, для утоленья прихотей и скуки, чтоб с ними жить, не ведая упрека, как жалкий раб, как раболепный паж, и чтоб над моим телом бездыханным они могли сказать: "Он был неплох как муж заботливый и как отец ребёнка". 

- Папа, у нас сегодня будет гостья.

- Кто?! - в ужасе вскрикиваю я.

- Это ко мне. Твоё дело - приготовить ужин и вести себя учтиво, без этих твоих причуд и клоунады.

Я расслабляюсь. Одноклассница - это не настолько серьёзно, чтобы переживать. Можно ограничиться макаронами и сосисками, а вино детям пить нельзя - сойдёт и чай. И можно что-нибудь сладкое, дети это любят. Например, пряник. У детей всё немного проще, иногда достаточно и пряника. У нас - у взрослых - пряник уже мало что решает. Уж не знаю, к сожалению или к счастью, ведь если бы всё решал пряник, то это какое же непотребство установилось бы в отношениях. Даже представить не могу.

Но у двери первым оказываюсь я, и это не одноклассница.

- Здравствуйте, я классный руководитель вашего Анатолия.

- Здравствуйте, проходите. Что он натворил?

Признаться, я всегда ждал, что этот час настанет. Нельзя многие годы жить, не ведая классного руководителя своего сына, и не поплатиться за это страшным визитом на дом.

Впрочем, страшна она более своими намерениями, чем внешностью. Даже можно сказать, что симпатична. И причёска её не вызывает ни жалости, ни недоумения, а как бы даже ничего не вызывает своей естественностью и аккуратностью. И глаза у неё не из мутного хрусталя. И одета не как "синий чулок", а с какой-то маленькой личинкой дерзкого бунтарства, но в то же время весьма симпатично. И даже пахнет не хлоркой школьного туалета, а чем-то приятным, напоминающим  то ли о вечеринке на белых песках пляжей Менорки, то ли о копчёной скумбрии или даже о форели со сметаной...

- Натворил? Да нет, ничего, - совершенно не по-учительски заявляет она, - просто в гости пришла.

- А, ну проходите, проходите, он там, - указываю я на комнату Толи и иду на кухню к макаронам, сосискам и пряникам. Оттуда слышу внятный голос сына:

- Евгения Андреевна, вы пришли стать моей мамой или просто чаю попьёте?

Я вдруг вспоминаю, что чая в доме нет, что я забыл его купить, и начинаю метаться по кухонным ящикам, но Евгения Андреевна начинает хохотать, и в доме наконец-то становится как нужно, как всегда хотелось, как и бывает, когда кто-нибудь внезапно захохочет.