- Вот и Сёмочка с работы пришёл. Наработался, видать-то, - встретила его жена церемонной интонацией, указывающей на то, что Боборовы уже пришли.
- Лисицын, привет! - крикнул невидимый Боборов. - Задерживаешься!
- Сейчас Сёма разденется, помоет руки и сядет к столу! - громко сказала жена и шёпотом добавила:
- И где же твой заяц?
- Он ускользнул, - печально ответил Сёма, отклеиваясь от пальто и полуботинок.
Лиза убила его взглядом и ушла к гостям.
- После работы увязался за кем-то убивать зайца, поэтому задержался, - пояснила он Сёмино поведение Боборовым.
- Зайца? Как странно, - заявила Боборова, накладывая себе морковный салат.
- Ничего странного. Странно было бы, если бы он пошёл слона убивать или белоголового сипа, - фыркнула Лиза.
- Да нет, мне Боборов шубу купил.
- Шубу?
- Ага, кунью. Я и подумала, что очень странное совпадение: у вас зайцы, а у нас кунья шуба.
От этого сообщения Лиза изменилась лицом и мысленно побежала к пруду. Даже если бы Боборов купил своей глупой жене шубу из мешковины, то и тогда это был бы удар по Лизиному самолюбию, ведь Сёма почти ничего ей не дарил, никаких шуб во всяком случае, а разве что цветочки и открыточки.
- Зайцы и куницы же родственники, я правильно помню? - спросила Боборова с той подлой искренностью, которая хуже всякой искренней подлости. Словно не она сейчас ударила подругу под дых свой куньей обновой.
Из недр квартиры послышался крик Лисицына-сына:
- Куницы и зайцы произошли от доисторической обезъяны. Так в школе учат.
- Какой умница, - улыбнулась Лиза скромно.
- А папа произошёл от доисторического козла. Так меня мама учит!
- Заткнись, сына. Не мешай взрослым общаться.
- А мама произошла от доисторической...
- Заткнись тебе говорят! Ты вообще-то от нас с папой произошёл, так что знай своё место!
Семён Сергеевич зашёл с чистыми руками, поздоровался и присел к столу. Потом принёс себе тарелку и снова присел.
- Очень хорошая шубка, - не унималась Боборова, - но к ней нужна ещё подходящая шапочка.
- Шапочку не нашли пока. Одна дрянь кругом, один хонорик и кролики, - пояснил Боборов, чтобы никто его не заподозрил в неспособности купить жене одновременно шубу и шапку.
Заподозрить его было трудно. С точки зрения психологии он вёл себя как безупречный покупатель шапок и шуб одновременно: курицу ел не стесняясь, словно шубу покупал этой курице, салаты черпал с откровенной бесцеремонностью и удовольствием, носом к тарелке не ник. Лисицын вёл себя совершенно противоположно Боборову. Предчувствуя, что беседа валится в сторону его шубной несостоятельности, он как бы невзначай цеплял ложкой за салаты, от курицы взял только крылышко, нечистую совесть свою скрывал крайней сутулостью.
- Да-а, а у меня Сёма чайные пакетики по два раза пьёт. Копит, видимо, на машину, на "Жигули", - призналась Лиза, наблюдая за мужем и надеясь, что он поперхнётся.
- На "копейку"! - хихикнула Боборова.
- Это дело хорошее. - помахал Боборов вилкой. - Я вот уже третью купил. Кажется - прихоть, в привыкаешь! Копи, Лисицын! Машина - вещь хорошая! Это ведь кальмары? Нет, не буду кальмаров.
- Ты, Боборов, погоди, - остановила его Лиза салатом, - мы тут о шубе говорим.
И они бы принялись говорить о шубе, но Сёма вдруг взбрыкнул и предложил эту шубу обмыть. С его стороны это была полная неожиданность, но неожиданность уместная, поэтому Лизе пришлось выставить бутылку. Её, эту бутылку, стали распивать, и тема шубы странным образом отошла. Однако её место вознамерилась занять другая, столь же неприятная тема.
- Семён Сергеич, а где же заяц? - спросила Боборова.
- Доисторические зайцы жили в пещерах и охотились на мамонтов. Доисторических, - дал комментарий из глубины квартиры ехидный сын.
- Сына, мамочка просила тебя не вякать. Это невоспитанность.
- А я считаю, что самое время перекурить, - снова вдруг изрёк Лисицын-старший и встал из-за стола с тревожной уверенностью.
Боборов тоже поднялся, и двое мужчин вышли на балкон. Сёма вообще-то не курил, поэтому Боборову пришлось угостить его. Он дал Сёме сигарету, показал каким концом совать её в рот и добродушно засмеялся.
- Слушай, Лисицын, а чем ты на работе занимаешься?
Лисицын извинился и вышел за пепельницей, а когда вернулся, то показал Боборову на дом напротив.
- Видишь третий ряд слева, второй этаж, деревянный балкон? Там Пентукаев живёт.
- Друг твой? - спросил Боборов смотря на Сёму и пуская дым в него же.
- Нет, сослуживец. Очень приличный человек, почти не орёт, когда спазмы.
- А-а, - понимающе отозвался Боборов. - А в третьем подъезде, окна на другую сторону, живёт Песоцкая. Я к ней как-то хаживал, так она так орала, так орала... Я говорю, давай потише, весь дом тебя слушает, не спит, а она орёт и охает. Кстати, у тебя-то с женой как?
Но Сёма уже накурился, не зажигая сигареты, и пошёл к столу.
За столом он продолжил безобразничать. С темы литых автомобильных дисков свернул на полнолуние и особую осеннюю прозрачность воздуха. С темы новых хорошеньких обоев, которые Боборова присмотрела, свернул на особый вкус курицы, приготовленной Лизой. С темы политической, неизвестно как возникшей из дороговизны литых дисков и, в особенности, куньих шуб, он решительно свернул на кинотворчество Бергмана, особенно подчеркнув, что Ингмара, а не какого-то другого. Хотя его темы никто поддержать не мог, за исключением действительно неплохой курицы, но и к прежние темы заглухали, а когда в компании возникло молчание, совсем недолгое, но показательное, Сёма встал, поблагодарил жену за ужин, извинился перед гостями и, сославшись на необходимость углубиться в Мопассана, оставил всех. Из за двери, действительно усевшись с Мопассаном в руках, пусть вверх ногами, не раскрывая, он слушал продолжившийся разговор.
- Я многое могу понять, - призналась Лиза в тщательно интонированной откровенности, - и даже кое-что простить, но взамен всегда требую, чтобы человек соответствовал моим представлениям. Вот ты, Боборов, хороший же муж, правда?
- Хе-хе, сказала Боборова, не интонируя никак, поэтому непонятно, что она выразила своим "хе-хе".
- Если нужно гвоздь забить, то я так его забью, что другим неповадно будет, - прорвался Боборов через своё обычное добродушие.
- Жене шубу покупаешь, - пауза. - Кунью.
- А у тебя курица удаётся так, что никакая шуба не сравнится, - вставила Боборова.
- Верно-верно! - поддакнул Боборов. - Всегда её ем тут.
- Да, хоть это у меня не отнять. Ешьте, Боборовы. Я рада дружить с вами.
Психологический ход, усугублённый артистической драматизацией уровня музкомедии, призывал Боборовых к всплеску ритуального сострадания к Лизе и к неявному, но безусловному презрению к Сёме, что и произошло в выражениях участливых, а потом желчных, но приличных.
- Что это было? - совсем ледяно спросила Лиза мужа гораздо позже.
Он помотал головой, мол, ничего такого, всё в порядке, но жена стояла над душой, молчаливо требуя объяснений.
- Сегодня я погнался за зайцем. Обыкновенный заяц-дурак, в этом году родился, но пока я гнался...
- Мне неинтересно ваши с зайцем дела - перебила его супруга, - мне интересно, по каким причинам ты испортил мне вечер?
- Ты ошибаешься, Лиза. Вечер был прекрасным, особенно общение с зайцем.
Это была уже наглость, вызов. Отозвавшись об умственных способностях мужа, Лиза не стала его отвратительного терзать, догадавшись, что продукт испортился окончательно, и там, где раньше можно было терзать, теперь остаётся только лупить тяжёлым. Она покинула поле боя, зная, что в отличие от Сёмы всегда может продолжить, стоит только выгадать благоприятные условия. А Сёма отложил скучного Мопассана, пришёл в комнату к сыну и договорился с ним пойти завтра в лес, к зайцу.
- Он так петляет - это бесподобно! - расхваливал отец, а сын хоть и не понимал никаких петляний, но интересом заразился и очень захотел почитать удивительного петляющего зайца, произошедшего от той же доисторической обезьяны, что и супруги Боборовы.
"Привет! - выпетлял заяц, когда они нашли его на следующий день. - Вот посмотрите какой стих я написал этой ночью. Это стилизация, конечно, но мне тут книжку подкинули, не мог отделаться от впечатления.
Пустяки увлекают нас пуще открытий,
Что не видим мы солнца за пылью событий.
Лишь когда когда нам года отмеряют свой срок,
Понимаем: печали уже не избыть им."
Видно было, что заяц оторвался от реальности: шерсть растрёпана, ухо выгнуто, молодые усы частично поломаны, полудурочный вгляд потерял приставку "полу".
- Мне кажется, что доисторическая обезьяна в этом зайце умерла, - дал оценку сын и добавил, заканчивая мысль:
- Хотя бы в нём.
- Знаешь. у меня к тебе очень хорошее предложение, - обратился Лисицын к сыну, довольно улыбаясь. - Давай ходить к этому зайцу каждый день?
Конец.
- Лисицын, привет! - крикнул невидимый Боборов. - Задерживаешься!
- Сейчас Сёма разденется, помоет руки и сядет к столу! - громко сказала жена и шёпотом добавила:
- И где же твой заяц?
- Он ускользнул, - печально ответил Сёма, отклеиваясь от пальто и полуботинок.
Лиза убила его взглядом и ушла к гостям.
- После работы увязался за кем-то убивать зайца, поэтому задержался, - пояснила он Сёмино поведение Боборовым.
- Зайца? Как странно, - заявила Боборова, накладывая себе морковный салат.
- Ничего странного. Странно было бы, если бы он пошёл слона убивать или белоголового сипа, - фыркнула Лиза.
- Да нет, мне Боборов шубу купил.
- Шубу?
- Ага, кунью. Я и подумала, что очень странное совпадение: у вас зайцы, а у нас кунья шуба.
От этого сообщения Лиза изменилась лицом и мысленно побежала к пруду. Даже если бы Боборов купил своей глупой жене шубу из мешковины, то и тогда это был бы удар по Лизиному самолюбию, ведь Сёма почти ничего ей не дарил, никаких шуб во всяком случае, а разве что цветочки и открыточки.
- Зайцы и куницы же родственники, я правильно помню? - спросила Боборова с той подлой искренностью, которая хуже всякой искренней подлости. Словно не она сейчас ударила подругу под дых свой куньей обновой.
Из недр квартиры послышался крик Лисицына-сына:
- Куницы и зайцы произошли от доисторической обезъяны. Так в школе учат.
- Какой умница, - улыбнулась Лиза скромно.
- А папа произошёл от доисторического козла. Так меня мама учит!
- Заткнись, сына. Не мешай взрослым общаться.
- А мама произошла от доисторической...
- Заткнись тебе говорят! Ты вообще-то от нас с папой произошёл, так что знай своё место!
Семён Сергеевич зашёл с чистыми руками, поздоровался и присел к столу. Потом принёс себе тарелку и снова присел.
- Очень хорошая шубка, - не унималась Боборова, - но к ней нужна ещё подходящая шапочка.
- Шапочку не нашли пока. Одна дрянь кругом, один хонорик и кролики, - пояснил Боборов, чтобы никто его не заподозрил в неспособности купить жене одновременно шубу и шапку.
Заподозрить его было трудно. С точки зрения психологии он вёл себя как безупречный покупатель шапок и шуб одновременно: курицу ел не стесняясь, словно шубу покупал этой курице, салаты черпал с откровенной бесцеремонностью и удовольствием, носом к тарелке не ник. Лисицын вёл себя совершенно противоположно Боборову. Предчувствуя, что беседа валится в сторону его шубной несостоятельности, он как бы невзначай цеплял ложкой за салаты, от курицы взял только крылышко, нечистую совесть свою скрывал крайней сутулостью.
- Да-а, а у меня Сёма чайные пакетики по два раза пьёт. Копит, видимо, на машину, на "Жигули", - призналась Лиза, наблюдая за мужем и надеясь, что он поперхнётся.
- На "копейку"! - хихикнула Боборова.
- Это дело хорошее. - помахал Боборов вилкой. - Я вот уже третью купил. Кажется - прихоть, в привыкаешь! Копи, Лисицын! Машина - вещь хорошая! Это ведь кальмары? Нет, не буду кальмаров.
- Ты, Боборов, погоди, - остановила его Лиза салатом, - мы тут о шубе говорим.
И они бы принялись говорить о шубе, но Сёма вдруг взбрыкнул и предложил эту шубу обмыть. С его стороны это была полная неожиданность, но неожиданность уместная, поэтому Лизе пришлось выставить бутылку. Её, эту бутылку, стали распивать, и тема шубы странным образом отошла. Однако её место вознамерилась занять другая, столь же неприятная тема.
- Семён Сергеич, а где же заяц? - спросила Боборова.
- Доисторические зайцы жили в пещерах и охотились на мамонтов. Доисторических, - дал комментарий из глубины квартиры ехидный сын.
- Сына, мамочка просила тебя не вякать. Это невоспитанность.
- А я считаю, что самое время перекурить, - снова вдруг изрёк Лисицын-старший и встал из-за стола с тревожной уверенностью.
Боборов тоже поднялся, и двое мужчин вышли на балкон. Сёма вообще-то не курил, поэтому Боборову пришлось угостить его. Он дал Сёме сигарету, показал каким концом совать её в рот и добродушно засмеялся.
- Слушай, Лисицын, а чем ты на работе занимаешься?
Лисицын извинился и вышел за пепельницей, а когда вернулся, то показал Боборову на дом напротив.
- Видишь третий ряд слева, второй этаж, деревянный балкон? Там Пентукаев живёт.
- Друг твой? - спросил Боборов смотря на Сёму и пуская дым в него же.
- Нет, сослуживец. Очень приличный человек, почти не орёт, когда спазмы.
- А-а, - понимающе отозвался Боборов. - А в третьем подъезде, окна на другую сторону, живёт Песоцкая. Я к ней как-то хаживал, так она так орала, так орала... Я говорю, давай потише, весь дом тебя слушает, не спит, а она орёт и охает. Кстати, у тебя-то с женой как?
Но Сёма уже накурился, не зажигая сигареты, и пошёл к столу.
За столом он продолжил безобразничать. С темы литых автомобильных дисков свернул на полнолуние и особую осеннюю прозрачность воздуха. С темы новых хорошеньких обоев, которые Боборова присмотрела, свернул на особый вкус курицы, приготовленной Лизой. С темы политической, неизвестно как возникшей из дороговизны литых дисков и, в особенности, куньих шуб, он решительно свернул на кинотворчество Бергмана, особенно подчеркнув, что Ингмара, а не какого-то другого. Хотя его темы никто поддержать не мог, за исключением действительно неплохой курицы, но и к прежние темы заглухали, а когда в компании возникло молчание, совсем недолгое, но показательное, Сёма встал, поблагодарил жену за ужин, извинился перед гостями и, сославшись на необходимость углубиться в Мопассана, оставил всех. Из за двери, действительно усевшись с Мопассаном в руках, пусть вверх ногами, не раскрывая, он слушал продолжившийся разговор.
- Я многое могу понять, - призналась Лиза в тщательно интонированной откровенности, - и даже кое-что простить, но взамен всегда требую, чтобы человек соответствовал моим представлениям. Вот ты, Боборов, хороший же муж, правда?
- Хе-хе, сказала Боборова, не интонируя никак, поэтому непонятно, что она выразила своим "хе-хе".
- Если нужно гвоздь забить, то я так его забью, что другим неповадно будет, - прорвался Боборов через своё обычное добродушие.
- Жене шубу покупаешь, - пауза. - Кунью.
- А у тебя курица удаётся так, что никакая шуба не сравнится, - вставила Боборова.
- Верно-верно! - поддакнул Боборов. - Всегда её ем тут.
- Да, хоть это у меня не отнять. Ешьте, Боборовы. Я рада дружить с вами.
Психологический ход, усугублённый артистической драматизацией уровня музкомедии, призывал Боборовых к всплеску ритуального сострадания к Лизе и к неявному, но безусловному презрению к Сёме, что и произошло в выражениях участливых, а потом желчных, но приличных.
- Что это было? - совсем ледяно спросила Лиза мужа гораздо позже.
Он помотал головой, мол, ничего такого, всё в порядке, но жена стояла над душой, молчаливо требуя объяснений.
- Сегодня я погнался за зайцем. Обыкновенный заяц-дурак, в этом году родился, но пока я гнался...
- Мне неинтересно ваши с зайцем дела - перебила его супруга, - мне интересно, по каким причинам ты испортил мне вечер?
- Ты ошибаешься, Лиза. Вечер был прекрасным, особенно общение с зайцем.
Это была уже наглость, вызов. Отозвавшись об умственных способностях мужа, Лиза не стала его отвратительного терзать, догадавшись, что продукт испортился окончательно, и там, где раньше можно было терзать, теперь остаётся только лупить тяжёлым. Она покинула поле боя, зная, что в отличие от Сёмы всегда может продолжить, стоит только выгадать благоприятные условия. А Сёма отложил скучного Мопассана, пришёл в комнату к сыну и договорился с ним пойти завтра в лес, к зайцу.
- Он так петляет - это бесподобно! - расхваливал отец, а сын хоть и не понимал никаких петляний, но интересом заразился и очень захотел почитать удивительного петляющего зайца, произошедшего от той же доисторической обезьяны, что и супруги Боборовы.
"Привет! - выпетлял заяц, когда они нашли его на следующий день. - Вот посмотрите какой стих я написал этой ночью. Это стилизация, конечно, но мне тут книжку подкинули, не мог отделаться от впечатления.
Пустяки увлекают нас пуще открытий,
Что не видим мы солнца за пылью событий.
Лишь когда когда нам года отмеряют свой срок,
Понимаем: печали уже не избыть им."
Видно было, что заяц оторвался от реальности: шерсть растрёпана, ухо выгнуто, молодые усы частично поломаны, полудурочный вгляд потерял приставку "полу".
- Мне кажется, что доисторическая обезьяна в этом зайце умерла, - дал оценку сын и добавил, заканчивая мысль:
- Хотя бы в нём.
- Знаешь. у меня к тебе очень хорошее предложение, - обратился Лисицын к сыну, довольно улыбаясь. - Давай ходить к этому зайцу каждый день?
Конец.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Представьтесь, пожалуйста, прежде, чем отправить сообщение.