Эта комната пытается оставаться прежней, пытается сохранить то, чего в ней давно уже нет.
Стол любит стряпать пельмени, пирожки,любит, когда он уставлен едой и все, кто за ним сидят, веселы и довольны, с видимой охотой тянут руки к салатам, чокаются рюмками и шутят. Но нет уже тех рук, которые могли бы.
Кресло обожает смотреть футбол и старые фильмы. Ему кажется, что оно сидит откинувшись и положив ногу на ногу, а потом, когда воротам грозит гол или в фильме случается напряжённый момент, быстро скидывает, быстро скидывает ногу с ноги и подаётся вперёд. Но ему только кажется.
Кровать всегда читает сказки: обычные и в стихах. Читает до тех пор, пока кто-нибудь не уснёт, чаще всего тот, кто слушает. Она смотрит как человек проваливается в её воздушную перину и становится прост лицом. Кровати нравится, когда в ней засыпают. Если засыпают, значит, она хороша.
Печь-голландка, высокая и правильная иностранка, совсем не похожая на русскую толстуху, каждый вечер открывает заслонку и ей кажется, что кто-то бережно укладывает в её деликатное нутро сухие осиново-берёзово-сосновые полешки, а она трещит ими и наливается теплом, и чувствует чьи-то руки на своих круглых боках, охваченных крашеным железом. Разве не она источник уюта всего этого дома?
Окно двуглазо. Один глаз смотрит внутрь, второй - на улицу, где растёт ясень, черёмуха, калина. Иногда, когда на нём нет ящика с рассадой, оно становится иллюминатором космического корабля, и тогда ясень с черёмухой и калиной, а также кот, развалившийся на поленнице под солнцем и трепещущий от навязчивых мух ухом, становятся искусственной картиной, чтобы космонавт не так сильно скучал по своей Земле, которую никогда не увидит.
Но подоконник пуст, на нём никто уже не сидит. Гнилые рамы кое-как держат грязные пластины стёкол, а между рамами покоятся сотни мух.
Печь холодна, а жесть её облупилась и поржавела. Кирпичное уступчатое основание, крашеное некогда коричневым суриком, осыпано трухой, под которой виден разбухший от влаги и крошащийся кирпич.
Перина вряд ли сможет завлечь хоть кого-то прилечь. Она, пушистая как пена, теперь погнила и сдулась, а от былой белизны не осталось совсем ничего. Никель исчез под слоем грязи и ржавчины, а две ножки кровати провалились в пол.
Кресло пусто, пружины выпирают из истончившейся обивки как рёбра измождённого голодом животного. Войлок вытаскан мышами или пропал, деревянные подлокотники лопнули от сырости.
Стол сохранил следы полировки, но только там, где лежала газета. Под слоем пыли и каких-то крошек, ошмётков не было бы видно и газеты, но сырой ветер проник в комнату, перемешал всю её старость и ветхость, обнаружил газету, которая думала, что прилипла к столу навсегда и её всегда будут читать или ставить на неё подсковородник, и развеял её ворохом разновеликих кусочков.
Нет никого, кто мог бы возвратить этой комнате мир её прошлого, поэтому она перестала видеть то, что есть на самом деле, прекратила жить в этом неряшливом мире, полном сырого мха, гнили, холода, насекомых, мышей и кошек, и осталась там, где ей было хорошо.
В тепло натопленной, в ней рос запах жареных пирожков, которых, как только кончится матч, будут есть, сидя за просторным столом, а потом лягут спать, прочитав сказку маленькому космонавту, если тот когда-нибудь возвратится из своего полёта.
Стол любит стряпать пельмени, пирожки,любит, когда он уставлен едой и все, кто за ним сидят, веселы и довольны, с видимой охотой тянут руки к салатам, чокаются рюмками и шутят. Но нет уже тех рук, которые могли бы.
Кресло обожает смотреть футбол и старые фильмы. Ему кажется, что оно сидит откинувшись и положив ногу на ногу, а потом, когда воротам грозит гол или в фильме случается напряжённый момент, быстро скидывает, быстро скидывает ногу с ноги и подаётся вперёд. Но ему только кажется.
Кровать всегда читает сказки: обычные и в стихах. Читает до тех пор, пока кто-нибудь не уснёт, чаще всего тот, кто слушает. Она смотрит как человек проваливается в её воздушную перину и становится прост лицом. Кровати нравится, когда в ней засыпают. Если засыпают, значит, она хороша.
Печь-голландка, высокая и правильная иностранка, совсем не похожая на русскую толстуху, каждый вечер открывает заслонку и ей кажется, что кто-то бережно укладывает в её деликатное нутро сухие осиново-берёзово-сосновые полешки, а она трещит ими и наливается теплом, и чувствует чьи-то руки на своих круглых боках, охваченных крашеным железом. Разве не она источник уюта всего этого дома?
Окно двуглазо. Один глаз смотрит внутрь, второй - на улицу, где растёт ясень, черёмуха, калина. Иногда, когда на нём нет ящика с рассадой, оно становится иллюминатором космического корабля, и тогда ясень с черёмухой и калиной, а также кот, развалившийся на поленнице под солнцем и трепещущий от навязчивых мух ухом, становятся искусственной картиной, чтобы космонавт не так сильно скучал по своей Земле, которую никогда не увидит.
Но подоконник пуст, на нём никто уже не сидит. Гнилые рамы кое-как держат грязные пластины стёкол, а между рамами покоятся сотни мух.
Печь холодна, а жесть её облупилась и поржавела. Кирпичное уступчатое основание, крашеное некогда коричневым суриком, осыпано трухой, под которой виден разбухший от влаги и крошащийся кирпич.
Перина вряд ли сможет завлечь хоть кого-то прилечь. Она, пушистая как пена, теперь погнила и сдулась, а от былой белизны не осталось совсем ничего. Никель исчез под слоем грязи и ржавчины, а две ножки кровати провалились в пол.
Кресло пусто, пружины выпирают из истончившейся обивки как рёбра измождённого голодом животного. Войлок вытаскан мышами или пропал, деревянные подлокотники лопнули от сырости.
Стол сохранил следы полировки, но только там, где лежала газета. Под слоем пыли и каких-то крошек, ошмётков не было бы видно и газеты, но сырой ветер проник в комнату, перемешал всю её старость и ветхость, обнаружил газету, которая думала, что прилипла к столу навсегда и её всегда будут читать или ставить на неё подсковородник, и развеял её ворохом разновеликих кусочков.
Нет никого, кто мог бы возвратить этой комнате мир её прошлого, поэтому она перестала видеть то, что есть на самом деле, прекратила жить в этом неряшливом мире, полном сырого мха, гнили, холода, насекомых, мышей и кошек, и осталась там, где ей было хорошо.
В тепло натопленной, в ней рос запах жареных пирожков, которых, как только кончится матч, будут есть, сидя за просторным столом, а потом лягут спать, прочитав сказку маленькому космонавту, если тот когда-нибудь возвратится из своего полёта.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Представьтесь, пожалуйста, прежде, чем отправить сообщение.