Короче говоря, взял я да и прослушал лекцию Татьяны Толстой "Очки для Чехова", чтобы иметь представление о Чехове, кто это такой, какие очки любил носить, кто такая Толстая и что такое литература вообще, а то вдруг кто-нибудь спросит, а я начну мяться и юлить, как обописавшийся школьник. Если бы меня считали величайшим обописавшимся школьником нашего времени, то послал бы я всех с этими лекциями и литературами. Чтобы качественно писаться, нужно лишь литр-два воды и немного бесстыдства. А вот чтобы считаться величайшим писателем... Впрочем, для этого тоже нужны литр-другой воды и бесстыдства побольше. Какое странное совпадение.
Но опять я отвлёкся. Это графоманы вечно отвлекаются, а я-то величайший этот как его там. Я только увижу гусиное перо и неиспачканный лист бумаги, так несусь сломя голову и пишу ими, пишу. "Не пиши! - кричат мне. - Довольно! Мы трепещем" Но как может быть довольно, если я только начал? "Несите ещё гусей! - кричу я им. - И побольше бумаги! Чистой бумаги!"
Ах да, я хотел про Толстую. Извините. Видите ли, иногда именитые писатели, вроде меня, хотят что-то сказать, но никак не могут. И ясно, что им есть что сказать, и даже Чехова они обожают, а вот выходят к микрофону и хоть беги, Лизонька, на пруд топиться: ни в микрофон ртом попасть, ни головой в тему.
- Вот Ахматова не любила Чехова, чего-то она там не подцепляла, - говорит нам Татьяна Толстая.
- Матушка моя! - кричу я из зала. - А вы не читали ей лекцию "Очки для Чехова"? Отгадка может крыться в этом!
- Опять вы шутите, Дмитрий Викторович! - кричит Толстая мне, немного играя глазами за стёклами очков. - Идите в жопу, хоть вы и величайший писатель нашего времени! Я продолжаю. Даже Лев Толстой не понимал, о чём пишет Чехов. Никто не понимал, чего он там пишет. Загадочный писатель - никто ничего не понимает, но все покупают его и покупают.
- А вы любите Чехова? - спрашивает какой-то бледный цветок женского пола, взросший в сумрачных подземельях библиотек.
- А разве по мне этого не видно? - удивилась Толстая, наливаясь свекольным соком литературного керуба, охраняющего вход на кладбище мёртвых и потому безопасных поэтов и писателей, и наматывая ремень сумочки на кулак.
- Видно! - испугалась девушка, а ноги её, тонкие хлипкие ноги, хрустнули и подломились.
- А когда кончится ваша лекция? - задал я невольный вопрос, предвестник скорого слабоумия.
- Она уже кончилась, - ответила Толстая и, не тронув меня, ушла.
Но остались вопросы. Если я что-то люблю и начинаю об этом говорить, то меня все слушают. Я даже привык к этому. Я даже сам немного возбуждаюсь, когда о чём-то говорю. Поэтому мне странно, что когда любящий человек говорит об объекте своей любви, но не оставляет никакого ощущения, не возбуждает, не зажигает, а словно бы паровоз промчался - ту-ту! пых-пых! и нету!
И тут подходят все мои почитатели, все поклонники и поклонницы, все воздыхатели и невольные рабы моего таланта, хлопает меня по плечу и говорит:
- Вот когда ты научишься делать вид, что ты чего-то знаешь о литературе, как Толстая, тогда и ты станешь Толстым - величайшим писателем нашего времени.
И уходит.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Представьтесь, пожалуйста, прежде, чем отправить сообщение.