Как мы делаем это с вами

Весь мир бестолковых и кривобоких, способных на одно лишь оправдание своей полной несостоятельности несовершенством всего остального мира, на минуту замолкает и настороженно смотрит на меня, когда я снимаю с печной плиты гусятницу. Что же там? На что сподобился этот величайший маратель бумаги? Неужели это гусь?

Но это не гусь. Я выуживаю из гусятницы аппетитную буханку хлеба, верхняя корочка которой чуть подгорела.
- Она подгорела! - пытаются смеяться надо мной глумливые зеваки, руки которых растут изо всех мест их организмов, но не из плеч.
- Да, - отвечаю я им с достоинством. - Мой хлеб слегка подгорел, потому что эта чудесная хлебобулочная изысканность не пеклась в духовке, как это делаете вы, а томилась в гусятнице на плите, практически жарилась.



И вновь они замолкают, источая слюни и не в силах отцепиться глазами от моей прелести, так как она настолько нежна и привлекательна, что описание её возможно только при помощи сексуальных аллюзий.

- Чем же это пахнет? Уж не говном ли? - подаёт голос любитель изысканных выражений и шокирующих кушаний.

- Нет, мой любезный, - отвечаю ему, - так пахнет настоящий хлеб, в котором только две чайных ложки сахара для роста дрожжей, чайная ложка соли, столовая ложка прекрасного душистого подсолнечного масла и мука, бледнее которой не сыскать даже в лечебнице для чувствительных девиц, положивших себя на алтарь служения демону целомудрия.
- И это всё? Ха! Не слишком-то много для шедевра! - вновь петушится кто-то из толпы почитателей шедевров. Но меня ли смутить им, когда я знаю, что самый главный ингредиент в этом хлебе - я.

Именно я сделал так, что все эти составляющие, которые можно смешать бестолково и кривобоко, что самый голодный пёс не позарится на это, и даже в супермаркете это будет лежать не более двух часов и будет куплено под видом лыжной мази, именно я превратил всё в нежный и привлекательный хлеб, который хочешь ровно столько, сколько он существует, не в силах отцепиться глазами, руками и зубами от его воздушной мякоти, хотя достаточно одних только губ, чтобы отрывать ими кусочки.

- Воздушная мякоть? Да это же вата!
- О нет, мой внимательный критик, вы ошибаетесь. В отличие от современных пекарен, которые и вправду пекут ватный, хотя иногда и вкусный, хлеб, я всего лишь слегка недомешиваю тесто, чтобы оно не стало плотным, как это повсюду диктуется. Это очень трудно, друг мой. Почти так же трудно, как постичь процессы мышления, происходящие в ватных головах, но когда консистенция угадана, то...
- Позвольте один кусочек?
- Но только один, потому весь мир жаждет отведать моего хлеба. И не откусите мне пальцы, глупыш. Это пальцы мастера. Можете случайно лизнуть их, в этом не будет греха, потому что вы ещё совсем дитя.
- Я на пенсии!
- Не ищите себе оправданий, мой юный друг, когда оправдания сами кричат о себе с полуторасантиметровой полоски вашего лба между бровями и линией оволосения. Просто вкусите.

По толпе прокатывается стон удовлетворённого вожделения: кривобокие выправляются, бестолковые обретают осмысленность взгляда, и даже вата начинает выбиваться из дыр моего ватника и завиваться красивыми кудряшками.