Новогоднее пздрвл!

До меня дошли необычные слухи, что вот-вот наступит Новый год. И хотя это возмутительно, но сделать с этим ничего нельзя. Поэтому я, как главный редактор сверхпопулярнейшего журнала "Новая анализация реальности", вынужден поздравить наших читателей с этим отвратительнейшим событием. И чтобы не выглядеть человеком, формально исполняющим общественный долг редактора, я поднялся в 6 часов утра и немного предался блуду с Музой, результатом чего стал маленький рассказ. Возможно, он вас немного взвеселит. Это мой подарок. С Новым Г. и всего Х )

                                                       Огневушкина месть

Пошло как-то в наших местах в моду друг друга в крематории хоронить. Это при дедах в землю закапывали, словно картошку какую. Думали, видно, взойдёт что, а ничего не всходило почти никогда. Ну да деды - они люди тёмные, поди-ка, азбуки не ведавшие, потому всякую ерунду и придумывали, большого ума не имея. А как новое время настало, так начали жечь в крематории.

И понравилось людям, в охоту вошли! Иной старец только родных призвал, просто соскучился, может, и встать не может исключительно с похмелья, а родные уже бегут со всей мочи, и всякий на старца косится: как бы ловчее его свезти в храм огненной кремации. А другой и молод совсем, просто закашлялся что-то не к месту, а друзьям и того довольно: бегут его в очередь становить, да беспокоятся, чтобы газ не отключили на время процедуры.

В нашем-то городском крематории, слышь-ко, работала баба одна - Блохина Катя, только все её Огневушкой звали не пойми почему. Это она покойничков в печушку сажала, газовоздушную смесь подавала и занималась их обоюдным воспламенением. Баба как баба, ничего и сказать нельзя, кроме того что она была той комплекции, при которой надо капли никотина опасаться. Не вскочит блохой, ни платочком не взмахнёт, ни в пляс не пустится. Этого не видал за ней никто. Сидит и покойничков жжёт. Хорошо, правда, жжёт, качественно. Жалоб на её работу не было, лучшая сжигательница по району.

А тут у Политурина Мишки отец скончался. Крепкий старик, как лошадь тоже. Всё пил и пил, не мог напиться никак, и сперва-то подумали, что он всё же напился, раз неделю не пьёт, но потом чуют, что припахивает, и поняли весь невесёлый трагизм случившегося. Но палкой в него потыкали на всякий случай, а то случалось на памяти, что люди не умирают, а просто припахивают. Словно бы в шутку, ради розыгрыша. Отец у Политурина, тоже Политурин, кстати, и при жизни человеком прямым был, разливал по совести, друзей миллилитром не обделял, и умер со всей ему присущей откровенностью, безо всяких уловок и криков "чо это вы меня палкой тычете?" Как человек умер, не как шут гороховый. Достали старика из подпола, отмыли от грязи, вырядили в пиджак и брюки, чтобы горел веселее, и отвезли Огневушке.

- Ты вот что, Огневушка, - сказал Мишка Политурин, -Это батя мой. Сожги его так, чтобы в Москве светло стало, чтобы повыскакивали люди из домов и закричали: "Не праздник ли какой?!" А я бы им с Уральских гор ответил: "Нет, это у нас горе такое на Урале. Если праздник начнётся, то вам пятки припечёт".

Огневушка - баба смурная, нелюдимая. Она ни песен не поёт, ни на гармони не играет. Поворотила глаза на Мишку.

- Как в инструкции написано, так и сожгу, - отвечает ему.

А Мишка, ясное дело, весь в трауре. Переживает за отца, нервничает. В сердцах и сказал:

- Дура.

Может и не прав был, тут ведь как знать. Если баба на гулянки не ходит, вина не пьёт, варежки не вяжет, а только усопших жжёт по двенадцати часов сутки, то не всяко разно дура. Она, может статься, недюжинного ума человек, она умная: кроссворды в "Науке и жизни" решает безошибочно в полчаса, выписывает "Вестник академии наук" и Большую Советскую Энциклопедию штудирует уже на букве "б". Очень это может быть, чего только ни бывает, но у нас ведь верхоглядство повсеместно в силе.  Увидит такой Политурин, что женщина на лошадь похожа или на свинью, или на гардеробный шкап, а то и на кровать с панцирной сеткой, и непременно гадость скажет, в душу как следует не заглянув. Скажет как слюной цыкнет, а у человека дыра в самолюбии, да притом такая дыра, в какую свинья с лошадью могут плечом к плечу пройти и шкап с кроватью вынести, краешков не задев.

Понятно, обиделась и Огневушка в свою очередь. Усмехнулась горько и говорит:

- Спасибо тебе, Политурин, за "дуру". Век не забуду. Прими и от меня подарочек.

И подаёт урну с прахом его отца. Отдала, но сперва пошептала над ней что-то, взмахнула должностной инструкцией, обернулась вокруг себя, встала на дыбки, заржала и с глаз пропала, словно и не было её тут, словно бы печь сама палит, словно бы газовоздушная смесь сама подаётся и воспламеняется. Вот была и вот нет её! Только инструкция на пол опустилась.

Ну пропала баба и чёрт с ней. Взял Политурин урну и пошёл в поле прах развеивать. В поле-то, знамо дело, благодать да простор. Там травы душистые, там наше уральское лето себе гнездо свило, яйца отложило. Откупорил Мишка урну (открывалка-то у него завсегда с собою) и вытряс пепел по ветру. Всё бы хорошо, только ветер в его сторону дул. Вздохнул Мишка пеплу, закашлялся, и тут сделался у него то ли ишиас, то ли астма, то ли возбуждение седалищного нерва, а может и всё вместе. Доктора-то у нас сам знаешь какие. Если в институте успел выучить про седалищный нерв, то всю жизнь будет его лечить, и умрут больные его от этого же нерва.

Словом, умер Мишка Политурин, потыкали его палкой, доктору показали, чтобы ишиас с нервом засвидетельствовал, и повезли к Огневушке. Та приняла гостинчик и, пока чай с рогаликом пила, испекла Михайла Петровича в лучшем виде. Сын его, Колька, принял урночку и пошёл её на реку вытрясать. Когда пепел над водной гладью стелется, то это должно быть красиво, решил он. Но того не знал, что мимо пристани будет идти баржа, на которой капитаном служил Пузырнёв Никита Пантелеич или Дергунчик, как его в наших краях прозывали. Он-то и был настоящим дураком и при всяком случае это доказывал. Так и тут: стоило Кольше Политурину пустить пепел с пирса, как Дергунчик такой гудок дал, что у скорбящего сердце встало. Схватился он рукой за грудь, свалился в воду, и если бы не семейные трусы, которые вздулись пузырём, то сразу бы на дно ушёл. А так не ушёл, на плаву остался кверху ногами.

Что тут делать, достали его из воды, нашли поблизости палку, потом врача для констатации факта седалищного нерва и, сверх того, зубного камня и печёночных колик, и повезли мокрое тело к Огневушке, гадая, каково оно теперь будет гореть - мокрое.

Приняла она и этого, не побрезговала. Только поглядела как-то косо, вроде как заяц или корова, без явно выраженной симпатии. Время было обеденное: пока Николай Михалыч жарился, Огневушка поставила у печи литровую банку с супчиком - он и подогрелся. Там и курочки кусок, и лучок с укропчиком, и картофельные доли, как без них. Сама варила.
Глебка, сын Николая, совсем малец ещё, забрал у Огневушки урну с прахом и пошёл развеивать, по традиции своей семьи. Сперва-то он хотел её над водой развеять, потому как рыбачить любил, язьков там или карпиков, но потом испугался, что рядом Дергунчик с баржой окажется, и решил батьку с колокольни пустить. С колокольни видно далеко, так далеко, что горизонт в мути теряется. Да и в колокол можно бухнуть. Вроде как в память по усопшему. А потом уже стрекача, пока уши не оболтали.

Залез он с урной на колокольню. Красота кругом: люди мелкие, небо огромное, серые облачка из крематорской трубы летят. Тут бы, при такой-то красоте, и жить, если бы не колокол. От колоколов, всяк знает, люди быстро или пономарями делаются или дураками, а Глебка хотел слесарем стать, чтобы болты нарезать и хомуты ставить.

- Ну, прощай, батюшка! - сказал он после минуты молчания, открыл урну и пустил папеньку по ветру на божьих лугах попастись. Хлынул из урны жирный бульон, кусочек курицы и лучок с укропчиком, и картофельные доли, а батюшка словно затаился - не идёт из урны на божьи луга. Погукал Глебка в урну, попробовал остатки - нет отца-то! Смекнул тогда мальчонка, что Огневушка маху дала, попутала баночки. Вдарил он в колокол, раз уж тут оказался, засвистал на вспугнутых голубей и помчался со всех ног в крематорий. По пути, конечно, домой забежал, ушки покушать, мать успокоить. Банку ей отдал, для заготовок пригодится.

Когда в крематорий прибежал, то уж всё кончено было. Не поспел малец Огневушку предупредить, что банки-то попутала. Лежит баба на полу, рядом урна пустая. Ни пригоршни не осталось, ни щепоточки - всю урну Огневушка опростала. Лежит, в кулаке ложка зажата намертво. Пять человек потом ей кулак разжимали, даже Сашка Покорюкин - первый силач в слободе, но так и не отдала покойница свою ложку. Так и кремировали её вместе с ложкой этой. Но сперва-то, как водится, проверили, жива ли, не придуриват ли. Полчаса палками тыкали все кому не лень, пока доктор не пришёл и не прекратил напрасные проверки. Умерла, как оказалось, от воспаления пазух, избытка чёрной желчи и мозжечковой недостаточности. Ну и без седалищного нерва не обошлось тоже, так-то.