Чехов. "Вишнёвый сад" I действие.
Начав перебирать пустяшные записки, дневники,
альбомы, полные бумажной чепухи,
скоплённые в глубинах ящиков, комодов…
здесь рифма просится –« водопроводов»!
Стихосложение – не мой удел, и прежде было ясно
И не желая мучить вас банальностью - «напрасно»
тушу свой стихоплётчатый пожар!...
И согнав поэтические морщины со лба, начинаю толковать словами, более привычными.
Кстати, вот ведь какая несправедливость, читала в одном из писем Чехова. Из Ялты. Что пишет по пять-шесть фраз каждый день день, больше никак не получается. И всё в них не нравится… А работает он тогда над "Вишнёвым садом". Судьба пьесы вам известна, шествует большой драматургией по миру триумфально уж более ста лет! Хоть и звучит "лопнувшей струной" непонятая многими эпитафия уходящему миру.
ЕМУ не нравится… да и мне не нравятся многие слова собственного изготовления. Рассудив, вполне глубокомысленно, что это то немногое, что нас объединяет, решила не откладывать свои заметки ещё кое о чём, нас объединяющем. Тем более, существующую опасность того, что предметы нашего исследования родственны-то родственны, но мой, пожалуй, будет чуть помоложе и менее обделён милостями Фортуны. Ведь не выпала судьба ему стоять на сценах, обласканному взглядами публики и самому не суждено касаться своим умилённым взором хорошеньких актрис...а не все ли мы шкафы, задумываюсь я. В той или иной мере... той или иной степени наполненности. Закрытые на потерянные ключи, или открытые, продуваемые всеми ветрами стеллажи. Скрывающие в своих недрах потаённые ящички... украшенные резьбой, инкрустацией, позолотой, зеркальными дверцами, маркетри... а то и обладателями лишь одной полки и тела, напитанного спрессованными опилками, источающими ядовитые испарения.
Да и вообще, при нынешнем клиповом сознании масс и режиссёрами авангардного толка, отливающим из них болванки зрелищ, неизвестно, каким предметом будет заменён этот «многоуважаемый шкаф». Возможно, «Стульями» краснодеревщика абсурда Ионеско... мы так и не дождёмся Годо... и где он только ходит? Не исключено - в садах, среди побледневших вмиг от предчувствия близкой кончины кудрявоголовых вишен, постукивает топориком, заготавливая вольным кооператором плачущие горькой смолой поленца. Из которых и будут понаделаны эти вместилища книжных познаний… так толковал мне старичок-антиквар в вольном городе Бремен, когда я любовалась книжным шкафом аглицкой работы, скромным на вид, но нескромным своими годами. Стукнуло ему уже более ста лет и вопрос меня беспокоивший, был в том, вместит ли ниша, приготовленная в стене московской квартиры, всю бездну его достоинств. Много уважит ли его?
Я его полюбила сразу, ощутив в нём глубины, которые можно было заполнить книгами в три ряда. Впоследствии это доставило множество приятнейших неудобств, ибо для обнаружения нужного, следовало произвести перетряхивание мыслей всех мыслителей и они начинали путаться полками и прятаться за спины друг друга, заставляя Хроноса озадаченно чесать в затылке. А философские течения меняли свою направленность капризным Гольфстримом. Делёз разлучался с Гваттари и почему-то оказывался среди «Ста великих опер», а «Стрелковое оружие мира» теснило «Неупиваемую чашу» Шмелёва, «Антре» падало мне на голову с верхней полки, но в паре с «Дон Кихотом»… и как это понять? Что меж ними общего, если только благородная Дама-автор не избрала головокружительные антре странствующего рыцаря делом всей своей жизни…
Книги вели себя, как хотели и разыскивая одну, примечая её переплёт за незначительной преградой из двух томов, хватала её, но оказывалось, что натыкалась на совсем другую, тщетно искомую в прошлый вторник будущего первого дня новолуния. Радость от обретения потери была столь велика, что позабыв обо всех заботах повседневности, садилась на пол и ощупывала своё сокровище жадными глазами, оглаживала страницы, убеждаясь, что все буквы на месте. Хоть тут!
Но прежде, чем насыщать нутро "многоуважаемого" книжной мудростью на все времена и во веки веков, следовало доставить его к новому местоблюстительству. Поусердствовать немало! Устроить нового жильца как можно лучше в пути. Ведь знала я, что он доставит мне премного наслаждений и мы будем неутомимы в поисках истин. Как ненасытный любовник не может оторвать остекленелый взор от опасной своей глубиной ложбинки между грудей предмета своего обожания, так и я задумывалась, а как же быть со стеклянной дверцей моего приобретения? Не треснет ли?
Ведь путь предстоял нелёгкий и не будет ли стеснённо моему новому другу в узилище багажного пространства джипа, и как оценит "зелёный коридор" мою страсть к познаниям, не даст ли он красный свет, заставив таможню дать добро лишь в обмен на знание марксова «Капитала»
Вопросы теснились насторожив ужасом товарно-денежных отношений, пока мы со стариком-антикваром пеленали моё приобретение ветошью старинной ткани, заботливо подпихивая под бочок пузатенький ломберный столик и какие-то, полные изящества, графические исследования семядолей душистого горошка, вычерченные любовным пером средневекового ботаника.
В лавке древностей, затянутой паутиной воспоминаний семейных историй, давно ушедших в миры иные, можно было обрести ещё и саблю, или шпагу, истлевшего в ледовых побоищах тевтонского рыцаря, театральную сумочку, слышавшую божественную Аделину Патти, бюстик Бисмарка с надломленным усом, оловянную кружку для сбора подаяний... Заодно была прихвачена чугунная резная печка фламандских мастеров, щелкунчик, устращающий своими зубами и накрыто всё это было потёртой козеткой-рекамье, на которой мне предстояло раскинуться, когда на границе с Евросоюзом будут лишать меня вполне невинного имущества.
Так шкаф этот был заботливо укутан и погружен на разложенные задние сиденья. Встал тютелька в тютельку. Как раз я скрючилась, а он упёрся в крышку багажника. Его ножки непринуждённо нависали над моими ушами, закрывая обзор со всех сторон. Мы представляли собой занятную картину. Мыслители, мчавшиеся в крайнем левой полосе автобана, склонные к восточной философии, усматривали в нашей позиции бессмертный символ инь-ян, у них сразу же возникали мысли о тепле и холоде, твёрдости и мягкости, скорости и торможении… меня эта мысль тоже занимала, стоило мне пришпорить своих быстрокрылых коней, в стремлении обогнать неторопливого европейского пенсионера, державшегося ныне правых взглядов, как шкаф начинал упираться всеми фибрами своей души и что-то страстно делать с моим затылком. А мне было неловко тревожить бывшего хиппаря, плетущегося ныне ближе к обочине, ассоциациями, вызванными разглядыванием моей скрюченной позы с занятными картинками из книги Камасутра, которые он штудировал с подружками в те времена, когда покуривал травку по-соседству, в Амстердаме. Но этому уж минуло лет пятьдесят как...
Бездонные недра моего "глубокоуважаемого" пока не хранили сутры старинной индийской любовной лирики. Мне понятны были его желания притормозить, приостановиться, пригорюниться, призадуматься обо всём том, чего был лишён он в своей унылом существовании пуританской викторианской эпохи. Поскрипывал он в конторе какого-нибудь диккенсовского плута-стряпчего, и был набит всякой скукотой, кляузами, да биллями о правах...
Но мне надо было спешить, огромный Левиафан, бороздящий Балтику уже раздувал в своих недрах огни, напитывался чёрной нефтяной кровью, из ноздрей его выходил дым, мощью трубного гласа он зазывал смельчаков, отважившихся погрузиться в его брюхо, освещая их путь россыпью пламенеющих искр. Да. В библейские времена, он был непобедим, ни один меч не мог перед ним устоять, ни дротик, ни латы, железо было для него соломой, а медь гнилым деревом...ныне он постарел, присмирел, обзавёлся недостойной куриной слепотой, желания его обветшали и утеряв способность ориентироваться в пространствах и в чаяниях непонятных ему нынче людей, предался добровольному рабству, ведомый небесным спутником с труднопроизносимым названием. В обмен он стал получать еду и питьё.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Представьтесь, пожалуйста, прежде, чем отправить сообщение.