Пенетрокл и добрый Изя

Однажды Пенетрокл Герменевт, что из греков, прогуливался по Палестине и был премного удивлён лицезрением человека, который ведал про добро и зло, а занимался тем, что бродяжничал с двенадцатью мошенниками и вещал о разных вещах. Любопытный от природы, философ не мог пройти мимо такого явления.



- Послушай, добрый человек, - обратился к этому человеку Пенетрокл. - Почему ты думаешь, что тебе ведомы добро и зло?
- Творя добро, я знаю его природу, - отвечал человек. - Следовательно, зло - это нечто противоположное, и я его не творю.
- Как имя твоё?
- Изя Насраянин. А твоё?
- Пенетрокл Герменевт.
- Присоединяйся ко мне, Пенетрокл Герменевт, - предложил Изя. - За мной следуют люди, они уже постигли часть моего учения и благодарны мне.
Изя показал на двенадцать последователей, которые ежились, отворачивались или прикрывали лица старым тряпьём, вероятно, палимые жарким солнцем, а не от чего-то иного.
- Нет, я не могу присоединиться к тебе, Изя Насраянин.
- Но почему?!
- Потому что те, кто идёт за тобой, слишком красноречиво говорят о тебе самом.
- Но они молчат! - возразил Изя.
- Посмотри на них, Изя Насраянин. Они ходят за тобой, думаешь ты, но на самом деле они водят тебя, как водят смекалистую обезьяну или усмирённого гепарда, получая за неё от ротозеев деньги и еду. И когда ты умрёшь, то они оболгут или восславят тебя мертвого, и станут жить твоей славой или твоим позором до самой своей смерти, не нуждаясь и не работая в поте лица.

Изя состроил гримасу, которая в его понимании должна была выражать лучащееся смирением добро, но, как у всякого иудеянина, больше походила на ослиную морду, лучащуюся растрёпанной и вшивой бородой.

- То, что говоришь ты, Пенетрокл, ложь и выдумка! - раздался возглас.
Это один из двенадцати вышел вперёд и вступился за учителя.
- Как звать тебя, недостойный? - спросил Пенетрокл, отступив на шаг или два, чтобы вши с нового собеседника не могли перескочить на него в один скок.
- Меня зовут Юдя из Керии, я не раб и не вор.
- Мне нет дела до тебя, я говорю с Изей.
- Но я тоже проповедую добро, а ты срамишь нашего учителя!
- Как можно срамить кого-то более, чем это делает он сам? - спросил Пенетрокл и недовольно глянул на солнце, которое и в самом деле пекло сегодня нещадно.
- Что ты имеешь в виду, грек?

По этому обращению - грек - Пенетрокл понял, что мошенники начинают сердится, и хотел покинуть их, зная, что всякое так называемое добро является оным лишь в благоприятствующих обстоятельствах, но двенадцать человек обступили его.

- Ты, Юдя, добрый человек, думаешь о добре, но ты не можешь видеть последствий своего добра, которые могут быть обратны тому, что ты делаешь.
- Что это значит? - спросил Юдя, в то время как Изя стоял в стороне делая вид, что уровень спора слишком низок для его участия, но уши выдавали его участие с головой.
- Это значит, - отвечал Пенетрокл, - что сейчас ты суёшь страждущим хлеб и рыбу, и они едят хлеб и рыбу, и их голод проходит. Ты сделал доброе дело, так?
- Истинно так! И разве это не добро?
- Но разве это добро для рыбы, которую лишили жизни?
- Ха, рыба!
- Или добро то, что некоторые поймут добро как то, что им не нужно работать, а можно будет прийти к Изе и Юде за сытной едой?
- Пусть приходят! Добро есть добро! Нам всем воздастся только за то, что ты делаешь сам, а не за то, во что твои поступки превращают другие добрые люди! - кричал Юдя, как обычно кричат иудеянины, находясь в Иудее.
- И если в толпе страждущих, - продолжал Пенетрокл, ища глазами пути для бегства, - окажется по-настоящему голодный человек, чьи внутренности завернёт от твоего добра, и он умрёт в мучениях, то это тоже добро?
- Неисповедимы пути добра, и ты ничего не в силах доказать, жалкий Пенетрокл!

12 мошенников загалдели, жестикулируя и тряся грязными обносками, распространяя в воздухе миазмы застоявшегося добра. Пенетрокл воротил нос, но куда бы ни воротил, везде были эти оборванцы, и пути для бегства не было никакого.  Спорить с ними было бесполезно, но говорить с ними следовало, ибо только спор ещё мог спасти Пенетрокла от добра.

- То есть, Юдя, тебе безразличны последствия твоего добра?
- Я лишь творю добро, что мне ещё нужно?! - крикнул Юдя.
Не выдержал и Изя, шагнул в круг и тоже сказал:
- Разве мы Бог, который ведает? Почему мы должны знать то, что случится, если это ещё не случилось? Было бы кощунством уподоблять себя Богу, а мы не кощунники! Что выше нас, того не выше мы!
Лишь на секунду, а лучше сказать - на мгновение, ведь тогда ещё не было секунд, задумался Пенетрокл и хоть не открыл для себя ничего нового, но явственней убедился в том, что хорошо знал и так по причине философского склада своего ума.
- Первое, что я хочу сказать, то, что если тебе, Изя Насраянин, безразличны последствия твоих поступков, которые ты считаешь добром, следовательно, ты делаешь добро не ради добра и не ради тех людей, которым ты делаешь добро, а только ради себя.
- И тем спасусь! - отвечал Изя, пристально оглядывая добрыми глазами свою шайку, в поисках преступных признаков просветления. Просветления вроде бы не было.
- Второе то, что ты считаешь, что если чей-то ум способен осмыслить поступки и понять их последствия, то это только ум Божий, а никак не человеческий?
- Истинно так! Нам ниспослана Вера (так и сказал - с заглавной буквы, выразив её как "ввв"), а тот, кто думает, что может попрать Бога своим умом, кто осмеливается поднять руку на Бога, тот восстает против всеблагого Творца, и содействует изгнанию из рая!
- Пусть меня изгонят из рая, - заключил Пенетрокл, - даже если я вдруг туда попаду, но мой ум подобен Божьему, и я могу знать последствия поступков.

Солнце, как уже говорилось, пекло, акации издыхали от жажды, в ржавых кустах тамариска задушенно стонали птицы. Не очень хорошо было в то время в Иудее, и арабы тут были ещё, как ни странно, не при чём. В самом воздухе стояла взвесь чего-то нового, опасного, но неосязаемого пока, однако, если кто-то имел смелость считать свой ум подобным уму Бога, тот мог бы разобраться в своих предчувствиях. Но кто?

Никто из 12 мошенников ничего не понимал. Исключение составил лишь Юдя, который и горланил не столь рьяно, и одежда его металась в жестикуляциях не столь суматошно, и, самое главное, миазмы добра, исходящие от него, ощутимо приутихли.

- Так ты знаешь, что есть добро? - спросил он с тем лукавством во взгляде, которое вовсе не лукавство, а лишь прикрытие для беспомощности в споре.
- А разве кто-то может знать что есть добро и что оно вообще есть? - парировал Пенетрокл, холодея от мысли, что слишком уже много себе позволил в неподобающей компании, и каковы могут быть последствия.
- Да вот же сын Божий! - указал Юдя на Изю и чуть было не проткнул Пенетрокла своими острым взглядом и большим носом.
- Который не унаследовал отцовского ума? Которому неведомы последствия поступков?

Видя, что слова его привели слушателей в замешательство, о чём можно было судить по внезапно случившейся тишине, в которой не метался ни один пыльный хитон, а только глаза метались друг с друга и останавливались на Изе, Пенетрокл скользнул между людей и скорым шагом пустился прочь. Не более хевеля прошёл он или не более 30 метров, как мы сказали бы сейчас, как услышал топот за спиной своей и вынужден был бежать.

И эта часть нашей истории самая непримечательная, о ней мы знаем только со слухов. Говорят, что бежать Пенетроклу пришлось довольно долго, так что его прогулка по Иудее лишилась свойств развлекательности, но не утеряла, однако, познавательности. Когда человек бежит, то это не к добру. Он либо олимпиец, либо преступник, либо и то и другое. Можно было бы подумать, что если бежит грек, то это олимпиец скорее всего, но кто знал, что Пенетрокл грек, ведь ему пришлось менять обличья и имена? Естественно, что его считали преступником и придумывали ему страшные злодеяния, в которых он показал себя с самой худшей стороны, пуская реки крови невинных жертв, попирая традиции и разнося среди добропорядочных иудеек болезни распутства. Его называли детоубийцей, растлителем малолетних, содомитом и гоморреянином, и даже Сатаной называли его. Его уже ловили не только последователи Изи Насраянина, но и все кому не лень, так как голова Пенетрокла имела лакомую цену. Разумеется, он не смог добежать до родной Мессении. Как бы он мог добежать, лысый философичный грек, преследуемый людьми, уподобившимися своре собак? У него не было ни быстрокрылых повозок, ни оффшоров на Кипре, ни раскормленно-верных когорт триариев, ни даже одного дружественного пельтаста, способного вонзить свой дротик в горло набегающему преследователю. И из денег у Пенетрокла оставалось лишь 30 тетрадрахм или сребренников.

Его поймали под именем Вараввы и, кажется, почти казнили, но что-то там у них не срослось. Время в Иудее, как уже упоминалось, было не очень хорошее, жаркое.